С августа 1940 года и до 21 июня 1941 года Ильзе Штёбе написала мужу несколько писем и получила на них ответы. Письма эти не похожи на любовные послания молодой женщины возлюбленному. Ответы Рудольфа Гернштадта тоже не отличаются особой лиричностью. Тем не менее эти письма свидетельствуют о личных отношениях двух людей, которых связывала большая дружба и которые в молодости решили всецело подчинить себя борьбе против Гитлера.

22 августа 1940 «Альта» писала «Арбину»:

Мой дорогой Старина! Благодарю тебя за твое письмо. К сожалению, в ответ я ничего не могу сообщить такого, что могло бы тебя обрадовать.

Прежде всего твоя просьба в отношении письма к Хуберу. Руди Хубер умер 7 января. Я собиралась навестить его в рождественские праздники, но не смогла этого сделать. По-видимому, уже в декабре, когда он просил меня приехать к нему, он чувствовал себя плохо. Два посвящения в книгах, которые он прислал мне в качестве рождественского подарка, звучали, это я почувствовала только потом, – как прощание. Смерть Руди Хубера на меня сильно подействовала, и нужно признаться, что и сегодня еще я вспоминала о нем с болью. Его последние мысли, жесты и слова принадлежали мне. И если я подумаю о том, чтобы снова начать жить, то я должна была бы жить иначе, чтобы лишь тогда заслужить все то хорошее, что сделал для меня Руди Хубер.

О смерти Руди я сообщила нашему общему другу по спорту и просила его известить об этом тебя. В выполнение этого поручения я также мало верю, как и в выполнение моей второй просьбы через них. Второе поручение было связано с «Вельтвохе». Шумахер беспокоился о тебе. В феврале я два раза была в Швейцарии, и он несколько раз спрашивал о тебе. Он даже предлагал заняться твоим поиском, потому что был уверен, что тебе приходится плохо. Доказательством этому он считал, что последний раз ты дал знать о себе, когда сообщал о том, что нуждаешься в деньгах. «Вы должны меня правильно понять, – говорил мне Шумахер, – не то, что я беспокоюсь о деньгах, а меня тревожит то, что Гернштадт, такой надежный человек, поэтому что-то должно значить, если он о себе не сообщает».

Я как раз и просила нашего друга обо всем этом тебе рассказать с тем, чтобы ты послал Шумахеру какую-нибудь успокаивающую весть. Жаль, что это оказалось невозможным.

С Шумахером ты еще можешь договориться, но вот с Тургауэром это невозможно.

Итак, к сожалению, я совсем не могу тебе помочь. Единственное, что успокаивает меня в этом отношении, это то, что в Румынии в сегодняшних условиях ты не сможешь устроиться. Самое лучшее, если ты останешься там, где ты есть. Ведь может быть и так, ты направишься в США, где ты, между прочим, можешь встретить меня по окончании войны. Мои тренеры[28], которые проявляют чрезвычайную любезность и заботу обо мне, предложили мне такую возможность, которой я смогу воспользоваться после окончания войны. Между прочим, это меня не обязывает, потому что срок «после войны» настолько неопределенный и дальний, что спокойно можно сказать: да. (Между прочим, я ничего не имела бы против, если бы такой план осуществился даже после войны.)

Теперь о поездке. Я не совсем понимаю твой вопрос. Ты спрашиваешь о Франценсбаде? Спрашиваешь вообще о поездке? Или спрашиваешь о поездке вместе с одним из моих друзей? Я попытаюсь ответить. Прежде всего, Франценсбад. Я поеду в этот город в ближайшие дни вновь на обследование, но еще не на лечение. На моей данной работе я еще не имею права на отдых. Сейчас я уже в течение 10 дней в отпуске по болезни: нервы, желудок, головокружение. Старая песня. Как сказал врач, недуги мои носят производственный характер. Поэтому необходимо, как он говорит, искать первопричину болезни. Местному врачу я не доверяю. Поэтому отправляюсь в Франценсбад. Тамошний врач хорошо знает ход моей болезни, и я думаю, что он вернее, чем кто-либо другой, может сказать, что нужно делать, не меняя «производство»[29].

Должна ли я обязательно начать лечение, если он что-то найдет серьезное с моим здоровьем? Пока что я чувствую себя очень скверно. Да и работы много. Ты же знаешь, что я не мастер нашего дела, поэтому много приходится работать дома. Так что я целый день на ногах, порой без достаточного сна, отдыха и даже питания. Мою работу ты знаешь. Она доставляет мне радость и удовлетворение, из которого я черпаю силы. Но после того как от усталости я упала на улице, стараюсь по вечерам не работать. В воскресенье выезжаю в лес и высыпаюсь там под голубым небосводом.

Ты интересуешься, есть ли у меня возможности совершать поездки за границу. Есть. Я могу совершать поездки в Швейцарию и еще, вероятно, в Румынию. Румынский министр иностранных дел, у которого я брала интервью, сказал мне, что он будет рад, если я приеду в Бухарест, чтобы написать о германо-румынских отношениях несколько статей. Если Господь Бог и железная гвардия пожелают оставить его на прежнем посту, то он действительно может меня пригласить в Румынию. Обе эти поездки очень ненадежны. Но если нужно, то они осуществимы.

Ты спрашиваешь, смогу ли я провести отпуск на курорте совместно с одним из твоих друзей? Я не понимаю вопрос. Не сердись, спроси более точно[30].

Вот, мой дорогой, я ответила на твое письмо. Ты не написал мне о том, как ты себя чувствуешь. По-видимому, хорошо, если ты об этом ничего не говоришь.

Мама вспоминает о тебе с большой теплотой. Курт[31] тоже иногда упоминает твое имя. Я часто думаю о том, что, уезжая из Варшавы, я знала, что наше последнее «До свиданья!», станет роковым – «Прощай!». Я довольна, что с таким чувством я тогда протянула тебе руку и сказала мои последние слова. И как глупо, и, как в случае с Руди Хубером, безнадежно – остаться со словами, которые я все-таки не успела тебе сказать, и с сожалениями, что я уже никогда, понимаешь, никогда! их уже не могу тебе высказать... А я так хочу говорить с тобой. Обо всем. По деловым вопросам тоже. Обдумай, пожалуйста, быть может, мы все-таки сможем вести деловую переписку? Ты же понимаешь, что нерадивое отношение джентльменов и друзей не улучшает мою позицию. С работой я справлюсь. Безусловно, справлюсь. Но вдвоем все-таки лучше, чем одной.

Шлю тебе наш привет и наилучшие пожелания. И остаюсь здесь.

Ильзе.

В этом письме «Альты» много загадок. Но их можно разгадать, зная некоторые подробности пребывания «Арбина» в Москве. Накануне нападения фашистской Германии на СССР «Арбин» прошел в школе Разведуправления курс специальной подготовки и должен был вылететь для работы в Румынию. Он надеялся, что один из его старых друзей, которого хорошо знала «Альта», поможет ему получить румынские документы. «Альта» ответила, что его знакомый Тургауэр не сможет достать ему необходимые документы. Вариант вылета Рудольфа Гернштадта в одну из европейских стран через США тоже не получился. «Альта» ориентировала «Арбина» на то, что после войны они могли бы вместе работать в США. Но она понимала, что до окончания войны еще далеко. И Рудольф Гернштадт и Ильзе Штёбе чувствовали, даже больше – понимали, что им вряд ли посчастливится вновь увидеть друг друга.