– А ты меня? – Хрипя, поверженный злобно плевался кровью и пытался укусить бывшего за кулаки. – Из-за тебя плетей отведал, из-за тебя!

– Ах вы, курвищи, вы так? – Это уже кричали девы, вцепившись друг дружке в волоса, визжа, лягаясь…

Вот худенькая, с конопушками Федора, зафыркав, словно разъяренная кошка, с неожиданной прытью набросилась на осанистую белокожую Владилену, та отбивалась, тупо размахивая кулачищами, однако не тут-то было: отброшенная ударами Федора-вновь вскочила, кинулась – вцепилась руками в горло. Обе девушки упали в траву, оголяя тела, затрещали порванные рубахи… Кстати, девушки северного народа ненэй-ненэць уже давно сорвали с себя все одежки и со страшными криками дрались голыми, а некоторые – и кидались камнями, выкрикивая какие-то свои ругательства и окаянную языческую божбу.

Кто-то уже лежал бездыханным, кто-то, вопя, корчился в крови.

– Господи, да что же это такое делается-то? – Перекрестясь, Еремеев выхватил саблю. – А ну, прекратить! Кому говорю, хватит уже!

Голая красавица Аючей, зарычав, бросилась на него с дубиной да шваркнула так, что атаман едва увернулся! Левая грудь девушки была расцарапана, на животе, чуть пониже пупка, фиолетился, наливаясь желтизною, огромный синяк, ноги и руки покрывали кровавые ссадины, а широко распахнутые глаза сверкали каким-то невообразимо сумасшедшим, серебристо-сиреневым сиянием, словно вечернее колдовское солнце!

– Уйди, дева! – выбив саблей палку, закричал атаман.

Аючей снова набросилась – с голыми руками! Ну не убивать же ее, однако ж.

А ведь лезла! И эти горящие сиреневым пламенем глаза… Кстати, у всех дерущихся казаков – такие же!

– Хэк! Хэк!!! – крутил дубинищей Михейко Ослоп, отбиваясь сразу от десятка.

Отбивался не зло, а по необходимости – это было заметно.

– Эй, атамане! – заметив Еремеева, крикнул бугай. – Я ведь их покалечу тако! С ума все сошли.

– Хорошо, хоть мы с тобою пока в себе! – Атаман отскочил в сторону, увернулся от разъяренной девы…

Да что же с ней делать-то? Не рубить же!

Оп! Аючей вдруг остановилась, упала… схватившись за накинутый на шею аркан.

– Маюни! – Еремеев увидал выскочившего из кустов парня. – Ты-то хоть меня понимаешь?

– Угу! – Кивнув, остяк отцепил от пояса бубен. – Колдовство здесь, однако, да-а. Буду заговор класть… И это… надо вашего шамана позвать – вместе сильнее будет!

– Отца Амвросия? Позовем… А где он?

– У мыса, крест с Афоней ставят.

– Ага.

А побоище не прекращалось, казаки и даже сошедшие с ума девы набрасывались друг на друга с остервенелостью и злобой зубастых драконов, разве что еще не подирали павших, однако и до того, верно, было недалеко!

– Ух, суки-и-и! – размахивая саблею, блажил Силантий Андреев. – Вот я вас… сейчас!

Он вдруг бросился на девушек, тех, что мутузили друг друга в траве, захохотал, замахнулся…

– Я за святым отцом сбегаю, атамане, – выскочила неизвестно откуда Устинья, сверкнула очами… обычными, синими, без всякого-то там сияния серебристого, колдовского. – Я знаю, где он, мы видели.

– Беги, беги, дева!

– Хэк!!! – двинул дубинищей Ослоп.

Нападавшие на него казаки разлетелись, словно снопы в бурю, но тут же поднялись с прежней остервенелостью. Хотя… кто-то уже и не поднялся, стонал.

– Да что ж такое делается-то?!

Иван едва успел остановить Силантия, иначе бы тот изрубил дерущихся дев в капусту. Атамана Силантий не узнал, сверкнул злобно сиреневым взглядом, не говоря ни слова, склонил по-бычьи голову и бросился, подняв клинок.

Без особого труда отразив натиск, Еремеев все же попятился – с такой неистовой силою пер на него обезумевший десятник! Махал саблей, словно молотильным цепом, но так неутомимо и быстро, что Ивану пришлось немало попотеть, прежде чем удалость выбить клинок из рук Андреева, убить которого, к слову, атаман давно уже мог, да вот не хотел – рука на доброго казака не поднималась! Дев защитил, и ладно…

– Да куда ж вы лезете-то, Господи!

Девушки, поднявшись из травы, бросились на него – окровавленные, растрепанные, нагие…

Пришлось бежать – не убивать же!

– Да уймитесь вы! – бегая меж кострами, увещевал Иван. – Кому сказал, а?

Девы в ответ лишь рычали – страшные голые фурии со сверкающими сиреневым блеском глазами – и тянули к атаману растопыренные пальцы, словно драконы – когти. И страшно, не по-людски, выли:

– У-у-у-у!!!

– Господи Иисусе Христе-е-е!!!! И ныне, и присно, и во веки веков, аминь, аминь, аминь!!!

На поляне вдруг появился отец Амвросий с крестом в руках и поспешавшим позади бледным, как снег, Афоней.

– Господи, Святый Боже, уймитеся! Заклинаю именем святым!

Остановившись меж горящими кострами, священник принялся громко читать молитвы: медленно, важно, нараспев.

То же самое, стуча в дедовский бубен, делал сейчас и Маюни. Только молитвы читал другие.

– О, великий Нум-Торум, защити нас! А ты, мать – сыра земля Колташ-эква, и ты, злобный и коварный Куль-Отыр, заберите себе колдовскую силу, пусть она уйдет изо всех этих людей, провалится в сыру-землю и ниже – в обиталище твое, Куль-Отыр!

– Пресвятая дева Тихвинская…

– Великий Мир-Суснэ-хум…

– Святые столпники…

– Старик-филин Йыпыг-ойка, повелитель леса…

– Господи Иисусе Христе, спаси, сохрани и помилуй!

Мерно рокотал бубен. Плыл над поляною, над догорающими кострами звучный голос священника. Сверкал в лучах заходящего солнышка животворящий святой крест!

И что-то вдруг случилось! Первыми почему-то пришли в себя девы: тряхнув головами, огляделись вокруг, на себя посмотрели…

– Господи ты, Боже! Да что тут такое-то? И почему мы… такие… ой, девы, срам-то какой! Срамище!

Завизжав, девушки побежали к озеру – смывать кровь и грязь. А кто-то из подопечных Аючей уже и не побежал, не поднялся… Так же, как некоторые казаки, остались лежать в траве, устремив недвижные очи в быстро темнеющее небо. А те, кто отошел от дьявольского безумия, те встали на колени – и дружно молились.

Голос священника звучал средь костров, сверкал золотом крест. Рокотал бубен.

– Господи Иисусе…

– Великий Нум-Торум…

Успокоенные молитвами буяны дружно полегли спать – засыпали везде: у костров, в траве, на песке, возле вернувшихся к берегу стругов.

– Спаси, Господи, ни до пищалей не добрались, ни до пушек, – крестился Афоня. – А то натворили бы дел. Итак вона с полдюжины убитых.

– Да. – Еремеев сдвинул брови и тяжко вздохнул. – Повеселились. Что скажешь, отче?