Иное дело — как это отражается на положении журнала. Одновременно с безудержной критикой Солженицына (а то и прямой клеветой на него — якобы не политического заключенного, а уголовного преступника), которую Твардовский воспринимает как «поход против всего, что… дорого и без чего… не согласен жить», с атакой на повести Василя Быкова и некоторые журнальные статьи, где усматривалась «дегероизация советской действительности», цензура и идеологические отделы ЦК производят форменный погром многих номеров «Нового мира», что влечет за собой изъятия, оскопление, перетасовку материалов и постоянные задержки с выходом в свет. Так, цензура запретила интереснейшие дневники Константина Симонова военных лет, сняв их уже из номера. Это привело к уничтожению тиража. Такое было лишь сорок лет назад, в 1926 году — из-за публикации в «Новом мире» повести Бориса Пильняка «Свет непогашенной луны», содержавшей намек на подозрительные обстоятельства смерти народного комиссара по военным и морским делам М. В. Фрунзе.

Возглавлявший Союз писателей Константин Федин по-прежнему входил в редколлегию «Нового мира». Этот «странный», по выражению Твардовского, ее член обычно старательно обходил возникавшие острые проблемы. «Ну, что еще ему нужно? — негодовал поэт. — Вторую звезду не дадут[52], первую не отнимут. Чего он трясется?»

На сей раз «комиссар собственной безопасности», как некогда прозвали Федина, побеседовав с Демичевым, стал уговаривать Александра Трифоновича уже не только признать «ошибки», но и дать согласие на «обновление», «укрепление» редколлегии.

Тут был новый «стратегический» маневр начальства; оно, мол, таким образом хочет «вывести из-под удара» главного редактора, который доверился сотрудникам (к которым Демичев около года назад в личной беседе призывал поэта «присмотреться»), а те его подвели[53]. Но Твардовский решительно отверг это предложение, сказав, что «ничего серьезного и решающего» в «Новом мире» никогда не появлялось без его ведома.

«Пришлось» обойтись без согласия Твардовского: его заместителя А. Г. Дементьева и ответственного секретаря журнала Б. Г. Закса вызвали в ЦК и «рекомендовали» им подать в отставку.

Твардовский был жестоко оскорблен. «…Еще вчера у меня была редакция, планы и т. д., — горько и негодующе записывал он 5 января 1967 года, — а сегодня уже все другое, и я уже, в сущности, не редактор…»

И саркастически «фантазировал»:

«Если можно без меня вывести, то уж ввести без меня — тем более, да и логично: прихожу в редакцию, а там сидят Дангулов и Суровцев (прозаик и критик, оба ортодоксальных взглядов. — А. Т-в), и освободить их я уже не могу.

Пусть коренные работники — Кондрат, Лакшин не хотят работать с этими новыми — ничего уже не поделать — свершилось. До этого — один шаг».

Он был готов подать в отставку в связи с этим — фактически — увольнением своих многолетних сотрудников и явственным намерением заменить их какими-то неизвестными ему людьми.

Общими усилиями (в том числе «отставников», в особенности А. Г. Дементьева) отговорили его. Александр Григорьевич продолжал по-прежнему принимать самое активное участие в работе редакции.

То ли чтобы оправдать произведенные в редакции перемены, то ли (что вернее) давая понять, что облава, то бишь кампания за «оздоровление» журнала, будет продолжаться, «Правда» 27 января 1967 года опубликовала статью «Когда отстают от жизни», критиковавшую «Новый мир» за «односторонне избирательный подход»:

«К сожалению, из нашей многообразной действительности внимание „Нового мира“ привлекают не факты и явления, показывающие, что из всех испытаний наша партия и народ выходят еще более закаленными и сильными… а в большинстве случаев лишь явления одного ряда, связанные с теневыми сторонами, с разного рода ненормальностями, с болезнями быстрого роста…»

Нетрудно представить, какие чувства вызывали эти утверждения о возрастающей силе и быстром росте у поэта, который только что прочел «подвижнический», по его определению, труд Роя Медведева «Перед судом истории», содержавший глубокий, подробно аргументированный анализ минувшей эпохи и ее тягостных, незалечиваемых последствий.

«Голова ломится, сердце замирает, и просто жутко от этого всего, что наплывает, связывается, обступает и не дает жить вне этого, — записывал поэт о „переполняющем душу впечатлении“ от прочитанного, еще более укреплявшего его в давно происходившем „самоизменении“. — …Чтение… как-то все еще осветило и уточнило для меня все, что и без того знал как будто и делал кое-что в достойном духе» (записи 4 декабря 1966-го и 4 января 1967 года).

Меж тем близился очередной писательский «форум» (вошло в моду это пышное слово). «Живет слух, что перед съездом будет встреча (конечно, историческая), — пишет Твардовский 11 марта 1967 года, понимая, что при этом опять польются речи о „новом подъеме“ и в литературе. — Там, если будет возможно, скажу, что если исходить из понятий великой литры, то хвастаться нам нечем… Главная причина в нашей куда большей несвободе художника, чем в XIX в., когда религия или не была обязательной нормой, или избиралась по собственному желанию, без догмы. Мы же во власти своей „религии“, ограничившей нас, урезавшей, окорнавшей, обеднившей. Явление Солженицына — первый выход за эти рамки, и отсюда нынешняя судьба его, — не дозволяется».

Видно, как у человека «накипело»!..

«Ужасное свидетельство духовной несвободы» Твардовский с горечью видит даже в творческой судьбе своего ближайшего друга Михаила Исаковского, предисловие к собранию сочинений которого он стал с весны обдумывать, решительно «забраковав» свои прежние статьи о «Михвасе» («Однобоко, по-газетному краснословно, — что значит 17 лет назад…»): «…Дело оказалось деликатным: талант несомненный и ценный, но в ужасных шорах, в пределах потребного и дозволенного, с какой-то удручающей покорностью внешним установлениям и нормам, с невыходом за черту» (запись 21 июня 1967 года).

Руководство же Союза писателей озабочено другим. Еще 2 июля 1966 года «странный член» редколлегии «Нового мира» Федин, он же глава писательской организации, говорил Г. Маркову с «орг-секретарем» К. Воронковым, с которыми пребывал в самых теплых отношениях, о «своем» журнале: «Журнал не одинаков. Публикуются хорошие произведения, но есть и „перекосы“. Обсуждать журнал необходимо».

«Мы с Марковым, — продолжает Воронков дневниковую запись, — согласились, что откладывать обсуждение нельзя. Журнал последнее время неоднократно критиковался в писательских кругах, в печати, в выступлениях общественных деятелей. Федин сказал: мы обязаны реагировать на критику, журнал — наш орган».