в голове папа был для него «отец». «Папа» было бы слишком нежно, доверительно, а ни нежности, ни доверия Рафа к отцу не испытывал. Он его боялся, хотя отец его никогда не бил и даже не наказывал, но он его всё равно боялся, что-то в этом человеке было такое, что Рафа ни в коем случае не хотел с ним связываться. Отец вообще редко к нему обращался, всегда только по делу. Отцовский голос был негромким, внятным, тон слегка категоричным и назидательным, как будто папа, Наум Зиновьевич, даже и мысли не мог допустить, что кто-то его ослушается. Кто бы осмелился? Тёща? Да она пикнуть не смела. Жена? Может быть, когда-то мама отцу перечила. Рафа не знал, не помнил этого. А сейчас мама уже не была мамой. Немолодая женщина, с отрешённым взглядом в себя и блуждающей неуместной улыбкой. Она всегда молчала, хотя если задать ей вопрос, она на него отвечала. Вопрос при этом должен был быть конкретным, практическим, других ей давно не задавали. Больные боялись поднять на отца глаза, его мнение было для них истиной в последней инстанции. Впрочем, с московскими родственниками Наум Зиновьевич был другим, играл светского бонвивана, умного, эрудированного, чуткого, широкого. Да, не знали родственники его папашу. Наум Зиновьевич был довольно занудным, недобрым, не шибко знающим дядькой, явно при этом жадноватым.

Сын-десятиклассник Наума настораживал, даже напрягал. Надо было с ним что-то делать, но что? Пусть бы был доктором, как он сам. Он бы его и в институт пристроил и место бы хорошее нашёл и вообще направлял бы, но Рафа, дрянь этакая, упёрся: не пойду в медицинский и всё! Не пойдешь – чёрт с тобой. Рафа тогда поступил в политех, только что образовавшийся. Наум не одобрял, но прекрасно понимая, почему Рафа вздумал стать инженером, препятствовать не стал. Пусть парень делает что хочет, Наум умывал руки.

Московский дядя Лёля был инженером, рассказывал Рафе, что работает в оборонной промышленности, получит скоро квартиру, посёлок недалеко от «ящика» уже начали строить. В общем сейчас это самое интересное, карьера. Нужно стать инженером-механиком, это самая востребованная специальность. Рафе в институте нравилось, но там опять учились в основном мальчики, девочки тоже были, но уж совсем никудышные. Дядя Лёля таких бы не одобрил. Рафа знал, что не выдерживает никакого сравнения с дядей, но всё равно себя с ним сравнивал. Дядя не был таким уж замечательным, он мог быть капризен, несправедлив, неуступчив, груб, но несмотря на свои явные недостатки, он был так неимоверно привлекателен, что Рафа смотрел на дядю влюблёнными глазами, мечтая хоть немного стать на него похожим. Да как стать? Дядя Лёля в 16 лет уехал из дома, а он – обыкновенный маменькин сынок, вернее, не маменькин, а бабушкин. Бабушкин внучок, вот кто он был. У него вроде всё в жизни было похоже на дядино, просто не такое отменное, самое лучшее. Он в политех поступил, а дядя МВТУ закончил. Ему придётся на автозаводе работать, а дядя работает где-то там в системе Наркомата обороны. Рафа старался подражать дяде в мелочах. Например, как ему хотелось так шикарно пить водку. Ленивым движением поднять хрустальную рюмочку на ножке, секунду её подержать в сильных широких пальцах, чуть картинно оттопыривая мизинец, а потом… раз и одним махом опрокинуть себе в рот, безо всякого простонародного кряканья, без интеллигентских гримас и передергиваний, без неуместных восклицаний. Красиво! Нет, у Рафы так никогда не получалось. Пил он умело, пьянел небыстро, но не было в нём того вкуса к выпивке, когда человек себя отпускает, не то, чтобы теряет контроль, а делается раскованным, приятным, смелым, дерзким, стреляет нахальными глазами и все женщины его. Нет, так у Рафы не получалось. Дядя даже в самом сильном подпитии никогда не говорил о своей работе. И так было даже лучше, потому что Рафа представлял себе что-то совершенно секретное, сложное, особенное, доступное только избранным, которым государство доверяет. Он дядю Лёлю не только любил, он его уважал, безмерно гордился, что у него такой вот дядя. А как дядя играл на рояле! Не так как другие родственники. Никакой классики, только романсы, модные песенки, джазовые импровизации, еврейские мелодии, которые дядя всегда напевал на идише. Рафа мог часами смотреть как небрежно и самозабвенно дядя играл: пальцы его не бегали по клавишам в арпеджио. Он нажимал аккорды всей ладонью, мощно, точно, ритмично в такт с ногами на педалях. У него не пальцы бегали, у него ладони над клавиатурой мелькали. Когда дядя Лёля начинал играть, в комнате не оставалось человека, который бы не подходил к роялю. Одни подпевали, другие просто слушали. Рафа тоже немного умел играть. У дяди в доме он садился за пианино. Ничего хорошего не получалось. Беспомощная, бесцветная игра, игра «никак». Мимо него ходили, разговаривали, никто не просил сыграть что-нибудь ещё, не пел под его аккомпанемент. С годами Рафа понял, что ему совсем не стоит у дяди в доме садиться за инструмент, и почему-то каждый раз всё равно садился и позорился, чтобы вновь и вновь осознать свою несостоятельность. Тётя его всегда выручала: «Рафочка, иди кушать! Рафочка, мы тебя ждем. Потом поиграешь». Никто ему не говорил: «Слушай, не играй. Ты уж нас замучил». Московские родственники были воспитанными людьми. «Хочет играть – пусть играет. У него же дома нет инструмента». Да потому и не было, что он играть толком не умел. Вот мама умела, он помнил.

У дяди Лёли была симпатичная квартира, уютно обставленная импортной современной мебелью, которую дядя привез из Закарпатья, сам выбирал. Рафе тоже хотелось собственную квартиру с мебелью, но ему бы и в голову не пришло ехать за тридевять земель её покупать. Не так он был воспитан. У дяди небрежные короткие американские пиджаки и модные тенниски, а у него нелепые отечественные костюмы, один коричневый, другой синий. У дяди то фетровая тёмно-зелёная шляпа, то кепка-букле. В шляпе он похож на чикагского гангстера, в кепке на французского докера. Дядя Лёля вообще мог надеть что угодно, даже засаленный старый ватник с лыжными штанами, даже старый сатиновый халат с валенками. Он мог возиться в гараже даже в женском старом пальто, а он, Рафа, ни за что не вышел бы так на улицу, не решился бы. Дядя Лёля решался, он был так уверен в себе, что мнение окружающих вообще его не волновало. Дядя мог куда-то отказаться идти или прервать разговор, не пойти в театр на модную