– Ты выиграл, папа, – сказала она.

– Разве? – переспросил он.

Он прошел в комнату, по-прежнему не глядя на нее.

– Ты допел свою песню.

– Да, пожалуй, я допел свою песню.

Он сел на стул у окна.

– Папа…

– Выключи свет и ложись спать.

Свет обычно не гасили, пока он не придет. Она потушила лампу.

– Папа, ты… болен?

– Нет. Я не пьян, – ответил он внятно из темноты. И Фрэнси по голосу поняла, что это правда.

Она легла в постель и зарылась лицом в подушку. И расплакалась, сама не зная отчего.

35

Оставалась неделя до Рождества. Фрэнси только что исполнилось четырнадцать лет. Нили, как он сам говорил, ждал со дня на день своего тринадцатилетия. Судя по всему, Рождество им предстояло невеселое. С Джонни творилось что-то неладное. Джонни не пил. Конечно, и раньше случались периоды, когда он не пил, но тогда он работал. Теперь же он не пил и не работал, а хуже всего то, что он, хоть и не пил, вел себя как пьяный.

Уже дольше двух недель он не разговаривал ни с кем. Фрэнси помнила, что последний раз она слышала папин голос той ночью, когда он вернулся домой трезвым, напевая заключительный куплет «Молли Мэлоун». Подумать только, после той ночи он и не пел тоже. Он молча приходил и молча уходил. Где-то пропадал допоздна, возвращался домой трезвым, и никто не знал, где он проводит время. Руки у него дрожали ужасно. Он с трудом удерживал вилку, когда ел. И как-то враз сильно постарел.

Вчера он пришел домой, когда все ужинали. Он посмотрел на них, словно хотел что-то сказать. Но не сказал ничего, вместо этого прикрыл глаза на секунду и прошел в спальню. Он жил без всякого распорядка. Приходил и уходил в разное время дня и ночи. Если был дома, то лежал на кровати, не снимая одежды и закрыв глаза.

Кэти ходила поникшая, с белым лицом. В ней чувствовался какой-то надлом, словно в душе она приготовилась к трагедии. Лицо у нее осунулось, щеки ввалились, а живот округлился.

В последнюю неделю перед Рождеством она набрала еще больше работы. Вставала ни свет ни заря, быстро убиралась в домах, чтобы закончить к обеду, и мчалась к Горлингу – это универмаг, который находился в польской части Гранд-стрит. Там она работала с четырех до семи, подавала кофе с бутербродами продавщицам, которым не дозволялось отлучаться на обед из-за наплыва покупателей перед Рождеством. Ее семья отчаянно нуждалась в дополнительных семидесяти пяти центах, которые она за это получала.

Близилось семь часов вечера. Нили вернулся домой после разноски газет, а Фрэнси пришла из библиотеки. Огня в доме не было. Ждали, когда мама принесет денег, чтобы купить вязанку дров. Дети не снимали пальто и шапок, чтобы не замерзнуть. Фрэнси заметила, что мама развесила выстиранное белье на веревке за окном, и решила снять его. Но одежда заледенела, приняв причудливые формы, и не влезала в окно.

– Давай я попробую. Ну-ка, подите сюда, – сказал Нили, обращаясь к замерзшим кальсонам. Но штанины торчали в разные стороны, и его попытка не удалась.

– Вот чертовы штанины, сейчас я вам покажу, – сказала Фрэнси.

Она ударила по ним изо всех сил, они хрустнули и обвисли. Ей удалось кое-как втащить их. В этот момент она походила на Кэти.

– Фрэнси?

– Чего?

– Ты выругалась!

– Знаю.

– Бог все слышал.

– Ой, прямо!

– Да, он слышал. Он видит и слышит все.

– Нили, ты веришь, что он следит за нашей жалкой комнатушкой?

– А как же, зуб даю.

– Так вот, выбрось это из головы, Нили. У Бога много других дел – он следит, чтобы ни перышка не выпало у воробышка из крыла, чтобы почки вовремя распустились. Ему не до нас.

– Не надо так говорить, Фрэнси.

– Буду говорить. Если бы Бог заглядывал людям в окна, как ты считаешь, он бы знал, что у нас дома не топлено и еды нет ни крошки и что мама из сил выбилась столько работать. И что происходит с папой, Бог бы увидел и уж как-нибудь помог бы ему. Вот что я думаю!

– Фрэнси…

Мальчик растерянно смотрел по сторонам. Фрэнси видела, что он ошарашен.

«Пожалуй, я зашла слишком далеко. Не надо дразнить его», – подумала она и сказала:

– Ладно, Нили. Успокойся.

Они заговорили о чем-то другом и проговорили до прихода Кэти.

Кэти вошла стремительно. Она принесла вязанку дров, которую купила за два цента, банку сгущенного молока и три банана. Она запихнула бумагу и дрова в печь и сразу разожгла огонь.

– Ну, дети, думаю, что у нас на ужин будет овсянка.

– Опять? – простонала Фрэнси.

– Это вовсе не так уж плохо, – ответила мама. – Мы польем ее сгущенкой и украсим кусочками бананов.

– Мама, – попросил Нили. – Пожалуйста, не перемешивай мне сгущенку с кашей. Оставь сверху.

– Давайте порежем бананы и добавим в кашу, – предложила Фрэнси.

– А я хочу съесть свой банан отдельно, – возразил Нили.

Мама положила конец спору:

– Я выдам каждому его банан, и делайте с ним что хотите.

Когда овсянка была готова, Кэти положила детям по полной суповой тарелке каши, поставила на стол, рядом положила по банану и проделала в банке со сгущенкой две дырочки.

– А ты, мама? Не будешь есть? – спросил Нили.

– Попозже поем. Я не голодна сегодня, – вздохнула Кэти.

– Если ты не хочешь есть, тогда, может быть, поиграешь на пианино, пока мы едим. Получится как в ресторане, – предложила Фрэнси.

– В гостиной холодно.

– Зажги масляную печь, – хором ответили дети.

– Хорошо, – Кэти достала переносной масляный обогреватель из буфета. – Только я ведь не очень хорошо играю, сами знаете.

– Ты потрясающе играешь, мама, – искренне ответила Фрэнси.

Кэти было приятно. Она опустилась на колени, чтобы включить обогреватель.

– Что вам сыграть?

– Давай «Разноцветные листочки», – попросила Фрэнси.

– Лучше «Здравствуй, милая весна»! – крикнул Нили.

– Сначала я сыграю «Разноцветные листочки», – сказала мама. – Потому что я не подарила Фрэнси подарок на день рождения.

Она вышла в нетопленую гостиную.

– Я все же порежу банан и положу сверху на кашу. Порежу тоненько, так что получится много, – решила Фрэнси.

– А я лучше съем потом, целиком, – заявил Нили. – Есть буду медленно-медленно, чтобы надолго хватило.

Мама заиграла песенку, которую заказала Фрэнси. В школе ее разучивали с мистером Мортоном. Фрэнси запела под музыку: