Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часто вспоминаю:
Вот моя деревня,
Вот мой дом родной,
Вот качусь я в санках
По горе крутой…
Бабушку сразу вспомнишь:
Весь ты перезябнешь,
Руки не сожмешь,
И домой тихонько
Нехотя бредешь…
Дальше волшебные строчки:
Заберешься на печь
К бабушке седой,
И начнешь у бабки
Сказку ты просить,
И начнет мне бабка
Сказку говорить…[8]
Не навязывает она сказки, он сам ее просит!
И дальше целая картина – о чем рассказывает бабка. А он-то слушает и видит себя героем этой сказки. Вот вам и воспитание – и храбрости, и верности, и Бог весть еще чего. Как разъяснишь ему, что это – так, а это – эдак? А тут – через сказку, причем не навязанную бабушкой.
Меня стихотворение это поразило просто, я себя даже укорила. Мы сейчас умные: «Ну, давайте садитесь, вслух почитаем». И тем самым отвращаем ребят от книжки. Теперь я никогда уже так не говорю – наоборот, меня попросят, чтоб я почитала. А для этого надо работать: читать как, рассказывать как! Надо ведь, чтоб пришли, как этот мальчонка, чтоб был голод на это! Это необыкновенно и естественно умели делать наши старики.
Одни пословицы чего стоят! Знание пословиц, поговорок, притч – богатство пожилых людей, причем чаще всего не имеющих «высших образований», а подчас и средних тоже. А мы, со всеми возможными науками, не владеем этим огромным богатством нашего живого языка. Мы предпочитаем цитаты – выписанные из «книг мудрых мыслей», вырванных из контекста.
И часто попадаем впросак.
Пример? Пожалуйста! Все знают знаменитое «В человеке все должно быть прекрасно…», и подписывают: А. Чехов. Бедный Антон Павлович. Не он сам это говорит, а его персонаж, любящий «говорить красиво», – доктор Астров в пьесе «Дядя Ваня». И там же еще один «шедевр», который повторяют нередко сущие бездельники: «Дело надо делать, дело!» – его произносит профессор Серебряков, паразитирующий за счет родственников.
Книжка такая есть – «Конь с розовой гривой». И там ситуация. Идут мальчишки гурьбой по ягоды, компания озорная. И мальчонка, ну, допустим, Витька, за ними увязался. А ему бабушка сказала: «Ты давай побольше собери, а я пойду на рынок – продам». Бедная семья-то. Он старался изо всех сил – набрал, действительно. И вот сделали привал. И, как всегда, один «водила» руководит. Начали все свои ягоды есть. А ему тоже хочется. Вот его и подначивают: «Чего ты не ешь, собирал ведь!» Ну, он одну, другую съел, смотрит – порядком уже нету. И стыдно-то ему, но хочется же! А тот, умный, говорит: «Чего ты, ешь ты все! Оставишь горсточку, мы под низ напихаем травы»… Соблазнился мальчонка, так и сделал. Приносит бабушке. «Ну, вот и молодец. Пойду продам, а тебе пряник куплю». Ушла. Идет назад – честит его, на всю деревню слышно: «Мой, такой-сякой, чего удумал-то! Позор какой!»[9]
Я читала этот рассказ и думала: действительно, как теперь выкрутится? Что она сделает, бабушка-то?
Приходит домой, а там дед. Ну, сразу же все раскрылось. Малый забился в угол, спрятался куда-то за печку. Бабушка бушует, ругает его, а сама обед готовит. Дед садится есть. А у мальчишки живот подвело, есть хочется, но куда ж теперь садиться? Тут бабушка зовет: «Пойди, молочка-то попей». Дед мигает ему, мол, прошла туча.
Садится он, хлебает молоко, на глазах слезы. И вдруг увидел сквозь слезы: перед ним стоит пряник, который ему бабушка обещала купить, – белый конь с розовой гривой.
Вот бабкам-то где учиться надо, как быть и как поступать! Ведь он сам себя уж укорил.
Кончает автор этот рассказ (а это он о себе) и говорит: «Всю жизнь у меня перед глазами тот пряник».
Я прочла и думаю: Господи, мне бы десятую часть мудрости этой женщины! Мы же так не поступаем. Не понимаем простого: натворил он там чего-то, вроде бы и наказать надо, и пожалеть. Рецептов нету. Но ты посмотри на него: может, ему уже стыдно, обидно, больно? Он уже испытывает стыд, так не добивай же ты его, а помоги ему от этого подняться! А мы ему еще и добавляем. И получается не стыд уже – обозление.
Поэтому я и говорю, что бабушка должна чувствовать ребенка даже больше, чем мать. Она должна набраться за свою жизнь вот этого понимания.
Лихо я как-то написала: «Теперь я учусь быть бабушкой». Было это больше двадцати лет назад. Что в результате? Чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что я не только не учусь – я не могу научиться. Я очень хочу, пытаюсь, из кожи вон лезу. Но оказалось, что это намного труднее, чем даже быть матерью. А ведь материнство – высшее, что может быть у женщины, это ее миссия. Только сейчас я это постигаю.
А что ж с бабушкой? Сплошные провалы! Мой опыт материнства надо начинать сначала, теперь уже чтобы бабушкой быть.
В моей жизни не было такого опыта, чтобы жить вместе с бабушкой. Если ребенок рядом с бабушкой живет, он вместе с ней что-то делает и волей-неволей от нее многому учится. Сейчас расти при бабушке – редкость даже в деревнях. Я сама выросла без бабушки, но вязать и всякое такое научилась сама – жизнь заставила… Однажды пригласили нас на очередную встречу, круглый стол, где собралось общество бабушек, пожилых женщин. А на стене противоположной – изделия этих бабушек: вязания, шитье, столько всего! Я всю жизнь только мечтала этим заняться. Но мне, когда я молодой была, пару раз замечание сделали, что не так я шью да стираю. С тех пор я, как человек самолюбивый, закрылась, стыдно мне было признаться, что не умею. И делала все сама. Стала детей учить – да все не так. И я постигла простую истину: что я не умею учить…
Я много размышляла: когда же учиться этому? Когда внуки появились? Поздновато. Когда матерью стала? У матери своих забот хватает, и тоже поздновато. А когда же учиться быть бабушкой? Выходит, с самого начала жизни!
Потому что суть бабушки – понимать людей. Это даже не столько относится к дедушке, сколько к ней. С младенчества понимать людей. Чувствовать.
Интуиция, или чутье, которое позволяет людям и спасаться от многого, и понимать многое, – гораздо лучше, чем этот наш хваленый интеллект. Я все больше в этом убеждаюсь. Не только умственное развитие нужно. Много мы с Борисом Павловичем спорили по этому поводу. Чувствовала я, что сильно мы запустили искусство и то, что оно дает, – эмоциональное развитие. Это же тоже язык познания других людей.