Прислали. Новый оказался хитрей и осторожней. Принимает посуду, заставляя ставить на край кормушки. В остальном в отношениях с оперчастью повторяет первого. Этому просто плеснули в рожу кипятком.

– Эй, баланда, ты че, сука, оборзел? Ты чего мне суп с бычком налил?!

-Где?

– Вот, разуй шары!

Рожа баландера просовывается в камеру.

– Ну, давай заменю.

В этот момент с размаху выплескивается бурлящая миска.

– Ой-ей-ей-ей!.. А-а-а!..

– А-га-га-га! Сварилась, крыса!..

Нет, не сварился – тоже спалился. Наказание варварское, жестокое, но что поделать – тюрьма есть тюрьма. Глядя на этого, другой извлечет опыт, и почта снова пойдет куда надо.

Кто бы знал, но со следующим выходит еще хуже. Этот, по кличке Рябой, – бывший официант. Крученый, наглый и жадный. В один из дней он предлагает две плиты чая за тридцатку. Деньги сегодня – чай завтра. Собираем всей камерой, отдаем и день за днем ждем обещанного. Но Рябой как в воду канул. Вместо него – другой. Ждем еще две недели. Вдруг появляется как ни в чем не бывало.

– Где чай, гидра?

– Мужики, бабки спалились, десять суток за них в карцере отсидел. Только вышел, отработаю.

Начинаем «пробивать» по всему этажу. Выясняется: деньги взял не только у нас. Пишем маляву на хозобслугу. Оттуда – ответ: в карцере не сидел, просто упросил начальство перевести на другой пост. Недавно был на свиданке, скоро освобождается.

Камера рвет и мечет. «Канать за лохов» никто не хочет, поэтому решено «зафоршмачить».

Мухтару с Принцессой приказано обмазать швабру дерьмом, укутать полиэтиленовым мешком и ждать момента. По команде мешок – долой и щеткой – через кормушку в рыло.

Момент настал в ближайший же обед. Исполнили – не придраться.

За дверью вопли, плевки, рвота, стук удаляющихся сапог.

– Братва, баландер зафоршмачен, жратву не брать!

Колотится наша камера, за ней следующая и, наконец,

весь этаж.

– Начальник! Баландер – чухан! Убирай этого черта! Жратву брать отказываемся!

Через пять минут – опера. Через десять – старший дежурный. Через полчаса Мухтар с Принцессой на пинках шагают в «обиженку» – отдельную камеру, где все обитатели – такие же. А жизнь и вовсе сущий ад. Жилплощадь за шторой опустела.

– Пидоры уехали, цирк остался, – осклабился Пиотровский.

Через несколько месяцев его самого переведут в другую камеру. За прошлый ли беспредел, за новые ли грехи там его опустят, и он испытает уже на себе все особенности ужасного быта Мухтара и Принцессы.

Состав сокамерников постоянно обновляется, кого только не привозят. Иногда бывает очень даже весело.

Однажды вечером пулей влетает парень, по виду – студент. Бледный, напуганный и заикающийся.

– Здорово, пидорасы!

Всех подбрасывает – такого еще не случалось. По понятиям и традициям за такое приветствие его следует определить к тем, с кем поздоровался. Ясное дело, кто-то злорадно научил – «проехал первоходу по ушам». Скорее всего в воронке.

– Ты откуда такой?

– С воли…

– Давай поподробней.

Начинается опрос. Парень сбивается, заикается и, наконец, запутавшись совсем, заливается слезами. Камера наезжает. Больше всех – Пиотровский. Еще немного, и бедолагу загонят под шконарь. Обрываю базар и впрягаюсь – надо как-то спасать.

– Кто тебя научил?

– Со строгачами в боксе сидел.

– А до этого где?

– Под распиской. Днем арестовали, вечером – сюда.

– По жизни кто?

– Студент.

– А еще?

– Вор.

Все дико хохочут. С первых ярусов наперебой кричат:

– Там что, все такие воры учатся? По жизни кто? Мужик или пидор?

– Нет, нет, нет! – машет руками студент, утирая слезы. – Я не этот!..

– Ты по жизни не студент, а дурак, – заключает старший по камере. – Ну, что с ним делать будем? – обращается он ко мне.

– Пусть недельку сам по себе поживет, а там решим.

Студент оказался очень даже хорошим парнем и через неделю со всеми от души хохотал над своим приветствием и «воровской долей». Подначивали его еще долго. Особенно при обходе начальства или прокурорской проверке.

– Студент, поздоровайся с начальниками как надо! Строго по-воровски.

Через неделю доставили еще одного «учащегося». Андрюха, младший научный сотрудник УПИ, по совместительству – вор-домушник. Кроме всего прочего – легкий, романтический наркоман. Родом из Орска. Отец –директор крупного завода, поэтому обеспечен всем и о своей судьбине горько не тужит. Не знать, что «фомкой» вскрыл десяток квартир, – вполне приличный, симпатичный и даже остроумный.

С Андрюхой быстро сходимся. По делу он сознается только в том, на чем был пойман с поличным. Про остальное – в полном отказе.

На прогулке или ночью, когда нет лишних ушей, мне рассказывает все. Охотно советуется. Воровской послужной список его довольно интересный: профессура, партноменклатура, работники общепита. Сейчас озабочен только одним: где найти «колес» – раскумариться.

Рассказываю ему про доктора на первом посту. Узнаем, можно ли туда попасть. Оказывается – никак нет. В нашем корпусе есть свой доктор – женщина, говорят, очень даже симпатичная. Иногда бывает с обходом лично.

– Надо ей леща пульнуть да на прием напроситься. Мы для нее – никто, а тебя, может, и вызовет, – рассуждает Андрюха.

– А на что косить?

– Хоть на что, лишь бы вызвала.

Его иногда «подламывает», и он мается своей «колесной» идеей с утра до ночи.

Ждать пришлось недолго. На неделе коридорный возвестил об ее приходе ударами ключа по двери и монотонным: «Врач с обходом! Кто есть больные, подходи…»

Самые больные в любой камере – это старшая семейка и еще кто-нибудь из второй. Остальные – на усмотрение первых. Те, что за шторкой, – здоровы всегда. Оттуда на хворь много не пожалуешься.

К открытой кормушке склоняется женское лицо:

– Больные есть?

– Есть, есть.

Мы с Андрюхой – на корточках перед самой дверью.

– Здравствуйте! Никогда бы не подумал, что в тюрьме такие красивые врачи, – кондово заигрывает он. – Так и хочется песни петь.

– Хватит базлать! Больные, говорю, есть? Вот аспирин, возьмите на всех. И вот еще анальгин.

Она просовывает горсть упаковок.

– Скажите, а на прием к вам можно записаться? – подключаюсь я.