За прошлый шум? Тогда почему сегодня? Если хотят добавить, выводить совсем не обязательно.

Шагаю в этом рубище через всю тюрьму в главный корпус. Вид концлагерный, даже идти стыдно.

– Стой здесь! Лицом к стене.

Упираюсь носом в косяк двери. Сопровождающий приоткрывает ее и докладывает:

– Товарищ майор, подследственный Новиков по вашему приказанию доставлен.

– Заводи. Сам – свободен.

Вхожу, с порога здороваюсь.

– Вон туда, – тычет пальцем в угол майор.

В углу маленькая табуретка. Сажусь, разглядываю чуни, грязные ноги, торчащие из укороченных шкер, и грязь под ногтями.

– Куришь?

– Там нечего.

– Ну-ну, нечего. А прошлый раз десять суток за что?

Объяснять и доказывать нет желания. Исподлобья разглядываю кабинет и его хозяина. Из-за большого, высокого стола глядит неприветливый человек в форме. Моя табуретка мала и низка, отчего стол майора кажется еще выше. А сам он, со сверлящим взглядом, еще страшнее.

Долго молча смотрит на меня и наконец начинает:

– Моя фамилия Маленкович. Сиди там, еб твою мать, и не думай, что я пригласил тебя чайку попить или табачком побаловаться.

– Я и не думаю.

– Не догадываешься, зачем тебя из подвала достали?

– Нет.

– Сейчас узнаешь. И на всю жизнь запомнишь, – переходит он на повышенные тона. – Ты что, сука, не знаешь где сидишь? Живешь, как хочешь? Ты в тюрьме, блядь, находишься, понял, в тюрьме!

– Я не спорю. Вы объясните, в чем дело?

– У меня тут не такие, как ты, на корячках ползали. И ты, если надо, поползешь.

Звонит телефон, Маленкович хватает трубку.

– Да!.. Говори короче…

Голос в трубке сбивчиво докладывает что-то. Майор слушает, изредка повторяя:

– Так, бля… Дальше, бля… Охуеть, бля…

Лицо его с каждой фразой мрачнеет и наливается кровью. Не отрывая трубку от уха, он из бокового ящика стола вытаскивает огромный охотничий нож.

– Что, говоришь, на лбу выколото? «Раб КПСС»? Так вот, слушай меня внимательно и делай, что я сказал! – орет он в трубку. – Возьмите его, сука, привяжите к лавке и вырежьте ножом вместе с рогами! Если ножа нет – зайдите, я дам. Или чинариками выжгите, мне по хую! Но чтоб через час этой портачки не было! Все.

Маленкович откидывается в кресло и, постукивая лезвием по краю стола, поясняет мне:

– Еще один умник нашелся, законы свои устанавливать решил. Полосатик уже, а ума нет ни хуя! Выколол на лбу – «раб КПСС». У меня такое не канает. Сейчас вырежут, и – на этап.

Снова звонит телефон.

– Да… Я же сказал: вырезать и в карцер! А лучше башку замотать и на этап.

Человек на другом конце провода продолжает что-то кричать в трубку.

– Никакой больницы, я сказал! Пусть пишет прокурору, дайте ему бумагу и ручку. Жалобу потом ко мне. Я здесь и врач, и прокурор! Писатель, бля, нашелся…

Орет он, рисуясь передо мной и «нагоняя жути».

– Так, на чем остановились?

– Я и не понял.

– Сейчас поймешь. Это твое?

Он выкидывает вперед руку со сложенным меж пальцами письмом. Теперь понятно.

– Не знаешь, что переписка запрещена?

– Знаю. Но в нем ничего по делу нет. Просто письмо домой.

– Но отправил-то нелегально.

– Да. Отправил, чтоб дома меньше волновались.

– Ах вот как! А ты знаешь, сколько мне из-за него поволноваться пришлось, а? Оно где-то на этапе спалилось, попало в управление, а мне за это пизды получать!

– Вам-то за что?

– А за то, будто здесь оперчасть ни хуя не работает! Поэтому всякие Новиковы сидят и катают письма направо и налево. Хотя должны находиться под особым контролем! А Маленкович из-за них получает выговоров пачку и пиз– дюлей тачку!

Опять звонок. Хозяин кабинета слушает и на этот раз расплывается в улыбке.

– А у меня сейчас как раз один певец сидит… Не-е, хе– хе, у меня по-другому поют. Зайди, глянь.

Входит какой-то офицерик. Разглядывает как в зоопарке.

– Что натворил?

– Письма пишет домой.

– На жизнь жалуется? Или на нас?

– Да на нас кому отсюда пожалуешься, только Господу Богу, хе-хе.

– А чего в таком тряпье привели, не переодели?

– А хули ему переодеваться лишний раз – сейчас суток десять добавим и – обратно.

Офицерик, хихикая, уходит. Терпение лопается.

– Вы если хотите дать еще десять, так дайте и уведите. А не издевайтесь.

– Что, бля?.. Ты еще диктовать будешь? Сиди и слушай, что я тебе сейчас говорить буду!

Деваться некуда – мотаю на ус долгую матерную проповедь. Вспоминаю, через кого посылал. Писем было три. Все написаны разной пастой. Все отправлены по разным каналам. Чтобы понять, через какой спалилось, нужно увидеть цвет. Маленкович – опер опытный, читать вряд ли даст. Но – была не была.

– Вы меня наказывать собрались, а письма так и не показали.

Встаю с табуретки, делаю движение к столу.

– Сидеть! Сидеть на месте!

Он расправляет в руках конверт и вытягивает перед собой.

– Почерк узнаешь? Адрес узнаешь?

Вот теперь узнал. Написано и подписано зеленой пастой. Это отправляли вместе с Андрюхиным посланием через Вову-второхода. Теперь все ясно.

Этого самого Вову, угрюмого вида детину, забросили в нашу камеру с месяц назад. По всем признакам сидеть вместе с нами он не должен: вторая ходка, пребывание старшим по камере на посту у малолеток. Такое в то время бывало – второходов с «мутной биографией» иногда подсаживали в камеру к малолетним «смотреть за порядком». Кроме всего он уже осужденный.

Решаем основательно выяснить все подробности его пребывания. Андрюха задает вопросы, делает вид, что верит ответам. Из рассказа выходит, что посадили его к нам потому, что менты откуда-то узнали о первой ходке и «новой делюге».-. Поэтому сделали запрос, и пока документы ходят, он будет сидеть здесь. Но если нароют и все подтвердится – переведут к второходам в осужденку. А что часто вызывают к адвокату – так «делюга серьезная, но есть маза уйти под чистую». Сама собой вырисовывается кличка – «Вова-второход».

Через неделю подозрения немного утихают. Сидит себе, никуда не лезет. От адвоката приходит с чаем, с сигаретами. Неохотно, но делится. Кто-то из сокамерников просит отправить через его адвоката маляву домой. Кто-то – письмо. Малява доходит. Письмо тоже. По содержанию и в том и в другом – порожняки. Первый раз отправляют для проверки. К примеру, прислать в очередной передаче носовой платок с такими-то инициалами. Платок присылают. Потом кто-то отправляет еще. Кажется, дорога налажена.