Я не знал, сколько времени спал на самом деле. Сны раздвигались, как раздуваемые ветром занавески. Я насторожился, услышав чей-то голос, шепчущий мое имя. Казалось, он шел откуда-то издалека. Как заблудившаяся мошка, я увидел в темноте пламя свечи и потянулся к нему. Четыре свечки ярко горели на грубом деревянном столе, и их смешанные запахи наполняли воздух. Две более высокие издавали запах лавра. Две поменьше пахли весной. Фиалки, подумал я, и что-то еще. Женщина склонилась над ними, глубоко вдыхая поднимающийся аромат. Глаза ее были закрыты, лицо блестело от пота. Молли. Она снова произнесла мое имя.

– Фитц, Фитц. Как ты мог умереть и оставить меня вот так? Ты должен был разыскать меня и прийти, чтобы я могла простить тебя. Ты должен был зажечь для меня эти свечи. Я не могу быть одна сейчас.

Молли вдруг резко вздохнула, как от сильной боли, и я почувствовал, что она неистово пытается подавить страх.

– Все будет хорошо, – прошептала она сама себе, – все будет хорошо. Так должно быть. Я надеюсь.

Даже в моем сне Скилла сердце мое чуть не остановилось. Я смотрел на Молли, стоящую у очага в маленькой хижине. Снаружи бушевал осенний шторм. Она схватилась за край стола и согнулась над ним. На ней была только ночная рубашка, а волосы ее промокли от пота. Пока я смотрел, ошеломленный, она сделала еще один судорожный вздох и застонала – тихий, еле слышный стон, как будто ни на что другое у нее не хватило сил. Через минуту она выпрямилась и осторожно положила руки на живот. У меня закружилась голова при виде его размеров. Он был слишком велик. Она казалась беременной.

Она была беременна.

Если бы было возможно во сне потерять сознание, думаю, что это бы случилось. Но я внезапно переосмыслил каждое слово, сказанное ею при расставании, и вспомнил день, когда она спросила меня, что бы я сделал, если бы она забеременела. Младенец – вот ради кого она покинула меня и кого ставила превыше всего в своей жизни. Не другой мужчина. Наш ребенок. Она ушла, чтобы защитить нашего ребенка. И не сказала мне ничего, потому что боялась, что я не пойду с ней. Лучше не просить, чем попросить и получить отказ.

И она была права. Я бы не пошел. Слишком многое происходило в Баккипе, слишком настоятельным был долг перед моим королем. Как это было похоже на мою Молли, она привыкла справляться со всеми трудностями сама. Мне захотелось обнять ее, крепко прижать к себе.

Она снова вцепилась в стол, глаза ее расширились, теперь она молчала, поддаваясь силе того, что происходило в ней.

Она была одна. Она верила, что я умер. И она рожала ребенка в крошечной продуваемой хижине. Я потянулся к ней с криком: Молли, Молли! Но она была слишком сосредоточена на своих ощущениях и прислушивалась только к собственному телу. Внезапно я понял, что происходило с Верити, когда он не мог достучаться до меня в отчаянном желании что-то сообщить.

Дверь неожиданно распахнулась, впустив в хижину порыв ледяного ветра с дождем. Она подняла глаза и спросила, задыхаясь:

– Баррич? – Голос ее был полон надежды. Снова я был потрясен, но потрясение утонуло в ее благодарности и облегчении, когда он появился на пороге.

– Это только я, к тому же насквозь промокший. Я не смог достать тебе сушеных яблок, сколько бы ни предлагал за них. Городские магазины пусты. Надеюсь, хоть мука не промокла. Я бы вернулся раньше, но этот шторм… – говорил он, входя, мужчина, вернувшийся домой из города. Сумка висела у него за плечом, вода текла по лицу и капала с плаща.

– Началось, время пришло, – в отчаянии проговорила Молли.

Баррич выронил свою сумку, захлопывая и запирая дверь.

– Что? – спросил он, вытирая лицо и отбрасывая мокрые волосы.

– Ребенок. – Теперь ее голос был странно спокойным. Он бессмысленно смотрел на нее несколько секунд, потом твердо сказал:

– Нет. Мы считали, ты считала. Этого не может быть. – Внезапно голос его зазвучал почти сердито. Баррич отчаянно хотел, чтобы он был прав. – Еще пятнадцать дней, может даже больше. Повивальная бабка, с которой я сегодня разговаривал и все уладил, сказала, что придет посмотреть тебя через несколько дней.

Он затих, когда Молли снова схватилась за край стола. Она сморщилась от напряжения. Баррича как обухом по голове ударило. Я никогда не видел его таким бледным.

– Мне вернуться в поселок и привести ее? – тихо спросил он.

Прошла целая вечность, прежде чем Молли заговорила:

– Думаю, у нас нет времени.

Баррич словно прирос к полу, капли скатывались с его плаща. Он не входил в комнату и стоял неподвижно, как будто она была опасным животным.

– Может, ты ляжешь? – спросил он неуверенно.

– Я пробовала – очень больно, когда лежишь и начинаются схватки. Я кричу.

Он кивал, как марионетка.

– Тогда, наверное, тебе лучше стоять. Конечно. – Он не двигался.

Она с мольбой посмотрела на него.

– Ведь не такая большая разница, – сказала она, тяжело дыша, – жеребенок или теленок…

Его глаза стали совсем круглыми. Он свирепо затряс головой.

– Но, Баррич… больше мне никто не поможет. А я… – Она закричала и наклонилась над столом, стукнувшись лбом о твердую поверхность. Низкий крик был полон страха и боли.

Он осознал, как ей страшно, и быстро тряхнул головой, как бы пробуждаясь.

– Ты права. Никакой разницы. Я делал это сотни раз. То же самое, я уверен. Ладно. Сейчас. Ну-ка, посмотрим. Все будет хорошо. Дай мне только… ох. – Он стащил с себя плащ и бросил его на пол, поспешно убрал с лица мокрые волосы, подошел к ней и опустился на колени.

– Я собираюсь пощупать тебя, – предупредил он, и она еле заметно кивнула, соглашаясь.

Потом его уверенные руки оказались на ее животе, осторожно, но твердо спускаясь вниз. Я видел, как он делал это, когда у кобыл бывали затруднения и ему хотелось помочь им.

– Теперь скоро, осталось уже немного, – сказал он. – Ребенок совсем близко. – Баррич внезапно обрел уверенность, и я почувствовал, как Молли приободрилась от его тона. Он продолжал держать руки у нее на животе. – Вот и хорошо, вот и правильно.

Я сотни раз слышал, как он произносил эти успокоительные слова в конюшнях Баккипа. Между схватками он обнимал Молли, приговаривая, что она славная, умная, хорошая девочка и собирается родить отличного ребенка. Я сомневаюсь, что кто-то из них понимал смысл его слов. Все дело было в тоне его голоса. Один раз он встал, чтобы достать одеяло, и положил его на пол рядом с собой. Без лишних слов он поднял ночную рубашку Молли, чтобы она не мешала. Я видел, как сократились мышцы, и потом Молли внезапно закричала, а Баррич говорил с ней.

– Давай, давай, вот и мы, вот и мы, давай, вот и отлично, – тихо ободрял Баррич Молли, вцепившуюся в край стола. – И что у нас тут такое, кто тут у нас?