– Как только ты возвращаешься, все зависит от тебя. Озарение длится от одной недели до трех, и осознать важность изменений можно, но вообще это просто надо сделать.

– Вам это удается?

– У меня не очень получается. Я неплохо контролирую, как я работаю, что я ем. И людей лучше понимаю. Меньше раздражаюсь. У меня бывают озарения, но я могла бы и получше стараться.

Амбиции Самиры выходят за рамки обычных. Если учесть, как прошли ее детство и юность, Самира вполне успешна по шведским стандартам: она встроилась в культуру, она много трудится, у нее статусная работа. Что может быть важнее?

«Мне кажется, я хочу, чтобы меня вырубило. Чтобы одни чувства остались. Просто чувствовать и понимать. Мне нужно отключить мысли, они моя проблема. Поэтому я хочу попробовать ибогаин. С ибогаином контроль теряется полностью».

Эксперименты, в которых исследуется эффект психоделиков, показывают: лечить тревогу и депрессию не так уж сложно. Одного и того же человека можно «исцелять» снова и снова.

Британский психиатр Робин Кархарт-Харрис рассказывает, что несколько раз наблюдал подобное в ходе экспериментов с псилоцибином. В одном случае ресепшионистка пережила сильнейший опыт прозрения. Она ощутила, что материальные блага больше не имеют значения, что все равны, что статус – пустышка. Но по возвращении на работу ей пришлось принять, что все материальное имеет значение, что равенства не существует и что статус – вещь весьма важная. Вскоре женщина снова впала в депрессию.

Учитывая, что у псилоцибина и ДМТ не зафиксированы побочные эффекты и они вроде бы не вызывают физических заболеваний, принимать время от времени эти вещества и отправляться в очередной трип – не самая плохая участь. Этот феномен помогает выявить вопрос более важный, чем вопрос о приеме психоделиков как эффективном методе лечения. Представителям нашего общества очень трудно «выключить» мысли, как выражается Самира.

Автор книги о психоделическом мире журналист Майкл Поллан описывает и свой опыт приема псилоцибина. Эффект постепенно ослабевал, пока не начинал напоминать далекие воспоминания, не исключено, что воображаемые. Всякий раз, когда Поллан пытается описать свои трипы, в голове у него звучит голос сомнения, пытающийся свести опыт на нет.

«Ты же был под наркотиками, дурак!»[443]

Его поражает, что те, кто десятилетиями упражняется в психоделических опытах, так, кажется, и не достигли цели. Они продолжают говорить о следующих трипах, о том или ином веществе, о дозировке. Их речи иногда напоминают язык, использовавшийся для описания прозака, когда он только появился на рынке («прими таблетку, и проблема решена»), только с элементами нью-эйджевского просветления.

По мнению Поллана, терапевтические эффекты психоделиков подчеркиваются так старательно отчасти потому, что энтузиасты рассматривают их как первый шаг к легализации наркотиков. Тут, судя по всему, стратегия следующая: в первую очередь делается акцент на необходимости препарата для медицинских целей. Примерно такая же же схема наблюдалась перед легализацией марихуаны в Канаде и ряде североамериканских штатов.

Одна из проблем этого терапевтического подхода, однако, заключается в том, что цель гармоничной адаптации к обществу не ставится под сомнение.

Шаманская практика приема психоделиков никогда не была «заточена» на то, чтобы помочь людям выдержать жизнь, которая проходит между работой и домом. Даже во время первой волны в 1950-х и 60-х годах амбиции экспериментаторов шли дальше. Причина, по которой ЛСД завоевала такое место в контркультуре 1960-х годов, заключалась именно в колебании между ясностью ума и погруженностью в мысли – опыт, который переживают сегодня Самира и другие люди. Промышленный капитализм, судя по всему, противопоставлялся той реальности, которую людям позволяли увидеть психоделики. Гарвардский клинический психолог Тимоти Лири, проводивший первые эксперименты с псилоцибином, проникся столь радикальными идеями, что Ричард Никсон назвал его «самым опасным человеком Америки».

Turn on, tunе in, drop out[444] – вот оно, послание Лири миру. Рам Дасс, Аллен Гинзберг и другие «психонавты» контркультуры 1960-х годов хотели не просто получать кайф. Человек под кайфом может сделать только один вывод: психоделический трип нужен всему обществу.

Но тревога осталась

В том, чтобы сосредоточиться еще на чем-то, кроме собственных мыслей, нет ничего плохого. Очень часто отвлечься все-таки лучше, чем до бесконечности пережевывать старые тревоги. Тем не менее даже самые грандиозные откровения не изменят того факта, что мы живем в обществе, в котором нам приходится как-то налаживать контакт с будущим, полным рискованного выбора. Как бы далеко нас ни унесло, фоновая тревога остается с нами. В этой главе речь шла о том, как облегчить тревогу. Следующая будет посвящена тому, как с тревогой жить.

Как жить с тревогой

Пока в соборе идет авангардный органный концерт, я провожу одно из тех интервью для этой книги, которые я не особо планировал. Беседовать обычно лучше в отдельном помещении, чтобы людям было комфортно делиться своими проблемами и мыслями, но Санне сказала, что хотела бы встретиться в церкви. Ей скоро семьдесят, она дружелюбно смотрит на меня через очки. Мы входим в церковь, под сводами которой звучит музыка. В боковом нефе находим уединенное место, где можно говорить, не повышая голоса, и слышать друг друга.

Я знаю, что у Санне диагностировано генерализованное тревожное расстройство. Почти атональное звучание органа – прекрасный саундтрек к ее истории.

Все началось еще в школе. Санне слишком беспокоила мысль, что ее работу будут оценивать. Она боялась, что ее разоблачат, но из-за чего именно, не знала. Просто у нее было чувство, что иногда ее видят насквозь. Выступать перед классом было мучением. Задолго до доклада Санне начинала думать, что у нее закружится голова и она упадет в обморок. И когда она выходила к доске, под пристальные взгляды одноклассников, ее опасения подтверждались. Страх перед чужой оценкой не оставлял Санне и во взрослой жизни, ей приходилось бросать и учебу, и работу. Со временем она обнаружила, что все чаще грезит наяву.

«Когда мысли у меня не крутятся вокруг чего-нибудь одного, я мечтаю, наблюдаю жизнь, ищу закономерности. По воскресеньям я с полдня просто сижу и мечтаю. Потом прихожу в себя, оглядываюсь и… неужели прошло столько времени?» Санне легко дается ожидание в очереди: она просто уходит в свой мир, и время пролетает быстро. Одно плохо: Санне не в состоянии отключить свою мечтательность.

«Я часто раздумываю о том, что можно было сделать по-другому и как вышло на самом деле. Могу погрузиться в свой выдуманный мир и почти забываю, что произошло. Что, я сейчас во сне? Все