так противоречив, как Сас. Подобно другим когнитивно-поведенческим психологам, он проверял свой метод путем контролируемых экспериментов и оставался в рамках доказательной психологии. Но в своих взглядах на психическое здоровье он чем-то напоминает Саса.

«Правда о психическом здоровье, – пишет он, – состоит в том, что причины всех психических состояний, о которых вы слышали, неизвестны, а идея о „скрытых болезнях“, стоящих за человеческими страданиями, абсолютно провальна»[457].

Такая точка зрения сегодня не кажется такой уж противоречивой. С одной стороны, это связано с базовым представлением КПТ о том, что наше знание ограничивается знанием о поведении и мыслях. Что в генетическом картировании, что в изучении (с точки зрения нейропсихиатрии) биологических процессов, которые считаются причиной психических заболеваний, достигнуто не так много – факт, придавший критике дополнительную силу. По словам Хайеса и многих других, включая Аллена Фрэнсиса, редактора четвертого издания Американского диагностического руководства, медицина, несмотря на сотни хорошо финансируемых исследовательских отраслей и передовые технологии, не смогла обнаружить ни одного психического заболевания. За исключением некоторых явных неврологических расстройств, психиатрические диагнозы остаются описаниями тех или иных форм поведения. Ни по анализам крови, ни по снимкам мозга нельзя определить, кто чем страдает[458].

Принятие, которому Хайес пытается научить своих пациентов, сводится к тому, что болезненные переживания неизбежны и являются частью жизни. Поскольку они неизбежны, принятие становится единственно разумной стратегией.

Но что значит принятие? Неужели мы должны принимать любое несчастье, которое с нами случается?

Можно смотреть на концепцию принятия как на попытки обучить людей приспосабливаться к чему угодно. Хайес критикует социальные факторы, способствующие угнетению человеческого духа, – не в последнюю очередь психиатрию, свою собственную специальность, – но его анализу общества недостает глубины. Вероятно, из-за этих факторов благую весть о принятии иногда используют, чтобы заткнуть рот недовольным. В одном исследовании показано, например, как семинар по ТПО для сотрудников британской системы здравоохранения превратился в идеологический урок по принятию неприемлемых условий труда[459].

Однако, как склонны подчеркивать почти все проповедники принятия, воспитать в себе принятие не означает смириться с природой этого мира. Принятие состоит в том, чтобы позволить мыслям, чувствам и впечатлениям быть такими, какие они есть. Принятие не означает нейтрализацию. Его главное положение взято из буддизма: мы не сводимся к нашим мыслям и чувствам, на движения нашего ума влияют впечатления и переживания, которые мы не контролируем. Зато мы контролируем свои действия. Поэтому так важна наша способность действовать в «ценном для нас направлении» – делать то, что мы хотим делать.

Санне, например, могла запретить своему единственному теперь сыну служить живым щитом в акциях протеста. Могла бы вызвать у него угрызения совести, сказать, что не вынесет беспокойства за судьбу еще одного ребенка. Если бы он все-таки уехал, она могла бы утешить себя мыслью, что сделала все, что могла. Могла бы успокоить свою тревогу. Вместо этого Санне тревогу приняла. Она уважала решение сына. Санне ценила его независимость, и предпочла свои ценности своему же душевному благополучию.

«Убивайте себя каждый день», – призывал Хайес. В конце концов голоса, которые мы так легко ассоциируем с нашим «я», сдадутся. Когда с тревогой не борются, она, согласно этой теории, сходит на нет. Есть надежда, что, принимая свое самочувствие таким, какое оно есть, мы освободимся от угнетенного состояния духа[460].

Мудрость неопределенности

Но если мы принимаем тревогу в надежде освободиться от нее, принимаем ли мы ее по-настоящему?

Принятие неопределенности – древняя практика, она есть во всех мировых религиях. В психотерапии эта практика помещается в новый контекст. Цель терапии сводится к избавлению людей от проблем, что порождает те самые проблемы, которые Хайес и другие видели в классической КПТ.

Если бы Санне обратилась к специалисту по обычной КПТ и рассказала, как боится, что сын погибнет в результате несчастного случая, лечение сосредоточилось бы на двух моментах. Во-первых, она фиксировала бы, какие ситуации вызывают у нее тревогу. Во-вторых, она постепенно открывалась бы тревоге, размышляя об опасности, в которой может оказаться ее сын.

Цель такой открытости, или экспозиции, – привыкнуть к размышлениям о том или ином риске, чтобы мысли о нем не так пугали. Предполагается, что тревогу можно снизить, «привыкая» к ней, активно проживая ее.

Возражения у Хайеса и других критиков экспозиционной терапии вызывал тот факт, что цель избавиться от чего-либо ставит экспозиции подножку. Если Санне откроется тревоге, чтобы от нее избавиться, она будет помнить, что тревога – ее враг. Это помешает ей открыться тревоге по-настоящему[461].

Однако то же возражение может быть направлено и против терапии принятия. Если Санне пытается принять свою тревогу, чтобы избавиться от нее, она не принимает тревогу по-настоящему. Она может думать: «Я принимаю свои мысли и все, что я чувствую, включая тревогу», может мысленно упражняться в принятии тревоги. Но принять – не значит мыслить определенным образом. Принять означает дистанцироваться от мышления, видеть, что поток впечатлений, чувств и мыслей не есть наша суть.

Такова заявленная цель метода – уменьшить беспокойство путем принятия беспокойства. Уже на первой встрече эта цель определяет направление терапии. И по тому, насколько она достигнута, метод оценивается.

В религиях и философиях, принимающих неопределенность, принятие нацелено не на то, чтобы снизить тревожность. Цель даже не в том, чтобы улучшить свое самочувствие. Цель состоит в том, чтобы увидеть мир таким, какой он есть: в основе своей неопределенным.

Тревожась и беспокоясь, мы входим в контакт с неопределенностью жизни. Эта неопределенность связана не только с тем, что в мире существует бессчетное множество опасностей и бед. Неуверенность проникает в самые глубины нашей сути, она содержится в самых укоренившихся представлениях о себе и окружающем нас мире. Поэтому принятие неопределенности ценно само по себе: неопределенность приближает нас к истине.

Особенно ясно это выражено в буддизме, который утверждает принятие не только неопределенности, но и страдания в целом. С буддистской точки зрения принятие – это практика прозрения, то есть возможности увидеть то, о чем говорил Будда в своей первой проповеди: «В муках рождается человек, он страдает увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние – тяжки. Союз с немилым – страдание, страдание – разлука с милым, и любое неудовлетворенное желание есть страдание». Короче говоря, страдание – неотъемлемая часть жизни[462].

В той же проповеди Будда указывает на два дополнительных условия жизни, имеющие отношение к человеческой тревоге. Одно из них – отсутствие у нас самости, то есть постоянного «я». Другой –