"А как же мама?" — была первая мысль Адриенны. За целый год она так и не смогла свыкнуться с мыслью о том, что матери больше нет на свете. Ей не раз снился сон: она идет по аллее Тюильри, а навстречу ей мама; Адриенна радостно подбегает к ней, обнимает: "А мне сказали, что ты умерла!" Мама улыбается и целует ее в лоб. Или она, наоборот, озабочена и говорит, что им нужно скорее уехать к отцу в Лозанну, а то их всех арестуют. Или берет Адриенну за руки и печально смотрит ей в глаза: "Я не смогу поехать с вами в Америку". Такие сны ужасно тревожили Адриенну, она потом весь день была сама не своя. Она же не видела своими глазами, как хоронили маму, а люди могли принять за нее другую женщину! Хотя отец Карришон не стал бы говорить ей неправду…

Своего отца Адриенна не осудила, да и какое право она имела его осуждать? После смерти маршала герцог д’Айен унаследовал отцовский титул и стал герцогом де Ноайлем. Это было всё, что он мог предложить своей новой избраннице, помимо таявшей на глазах "кубышки", которую он увез с собой из Франции. Отцу необходимо чувствовать себя мужчиной, главой семьи; стать приживалом у одной из своих дочерей было бы для него нестерпимо. Ах, как бы Адриенна хотела обнять его! Но Швейцария далеко, а ей нужно ехать к мужу.

…Графиня Каролина фон Румбеке оказалась очаровательной женщиной. Сегюр снабдил Адриенну рекомендательным письмом к ней, поскольку близко знал ее брата — графа фон Кобенцля, посланника при русском дворе. Граф и сейчас находился в Петербурге: Россия, Австрия и Пруссия делили между собой остатки Польши, но его сестра разбиралась в тонкостях венской политики ничуть не хуже и посоветовала госпоже дю Мотье обратиться к старому князю фон Розенбергу — обер-камергеру его величества. Князь принял ее, Адриенна храбро открыла ему свое настоящее имя, и умный старик добился для нее приема у императора без ведома главного министра.

У Франца II бесстрастное, худое, вытянутое лицо с прозрачными серыми глазами и ямочка на подбородке — признак скрытной натуры. Посетительницу он принял стоя, дав понять, что аудиенция будет недолгой.

— Я лишь прошу разрешения разделить заточение моего мужа.

— Быть посему. Освободить же его я не могу, у меня связаны руки.

— Жены друзей моего мужа, также заключенных в Ольмюце, будут завидовать моему счастью.

— Пусть последуют вашему примеру. Я бы так и сделал.

Адриенна не удержалась от испытующего взгляда. Он бы так и сделал? Эта ожившая статуя, не способная любить и страдать?

У Шарля де Латур-Мобура, служившего полковником в армии Лафайета, пятеро детей, его жену к нему не допустили, когда она приехала в Ольмюц; жена Бюро де Пюзи была беременна их первенцем, когда их обоих арестовали. Пять лет в разлуке, ничего не зная о судьбе друг друга, терзаясь самыми страшными предположениями, — после такого очутиться в тюрьме, не по одиночке, а вместе, покажется раем, но лишь для тех, кто сам всё это испытал. Что ж, Адриенна пришла к его величеству не за сочувствием, а за помощью.

— Позвольте мне подавать прошения из тюрьмы сразу на ваше имя.

— Как вам будет угодно. Но вы увидите, что господина Лафайета хорошо кормят и хорошо с ним обращаются. В тюрьмах арестантов различают по номерам, но имя вашего мужа всем известно. Ваше присутствие сделает его пребывание в тюрьме еще более приятным. Вы останетесь довольны комендантом.

Избежать визита к канцлеру Францу фон Тугуту, исполнявшему также обязанности министра двора и иностранных дел, было никак невозможно; добрая графиня фон Румбеке подготовила Адриенну к тому, что ее ждет, и научила, как себя держать.

Тугута ненавидели все, и это чувство было взаимным. Внук мельника, сын армейского казначея был обязан своей невероятной карьерой покровительству покойной императрицы Марии-Терезии; поговаривали даже, что настоящая его фамилия — Тунихтгут, то есть "негодяй", а императрица переделала ее в Тугут — "добродей". Впрочем, Иосиф II и князь Кауниц ценили его за ум, неподкупность и исполнительность, однако супруга нынешнего императора спит и видит, как бы избавиться от этого наглого и скрытного плебея. Тугут был неженат, избегал общества, никогда ни с кем не советовался, всю работу своего департамента делал сам с помощью двух помощников, которым он доверял, а все важные бумаги подавал непосредственно императору, не снимая с них копий. Покойный Кауниц был бы доволен: его преемник люто ненавидел Пруссию и Францию и ставил интересы империи превыше всего. Жене Лафайета не стоило рассчитывать на любезный прием, самое большее — на принужденную учтивость: канцлер вел переговоры об обмене Марии-Терезы Французской, "сироты из Тампля", на четырех французских комиссаров, которых выдал австрийцам Дюмурье, а император был согласен добавить к ним и военнопленных, лишь бы вызволить свою юную кузину из лап цареубийц; оба стремились избежать скандалов, чтобы эта сделка не сорвалась. Австрийцы готовы освободить Друэ — того самого почтмейстера из Сент-Менеуля, который помешал королю выехать из Варенна, а потом, став членом Конвента, голосовал за его казнь, — но продолжают держать в оковах Лафайета, защищавшего короля! Впрочем, на это можно посмотреть и с другой стороны: французам важнее освободить Друэ, Лафайет им не нужен…

Тугут оказался противным сухим стариком с очень длинным, высунутым вперед подбородком и тонкими губами. Адриенна похвалила себя за то, что прежде побывала у императора: против монаршей воли канцлер пойти не посмеет, а больше ему никто не указ. Военный министр граф Феррарис произвел на госпожу де Лафайет куда лучшее впечатление: он был воплощением галантного века; беседуя с ним, Адриенна словно перенеслась на тридцать лет назад.

— Подумайте еще раз, — мягко увещевал он ее, говоря по-французски с лотарингским акцентом. — Вы не представляете себе, что вас ждет; вам там будет очень плохо, подумайте о возможных последствиях заключения для ваших дочерей!..

Адриенна поблагодарила его за сочувствие, взяла выписанный им пропуск и в тот же день села в почтовую карету вместе с Анастасией, Викторией и слугой-французом, которого им подыскала графиня фон Румбеке: он говорил по-немецки.

…Кучер издали указал ей на колокольни Ольмюца, когда они выехали за поворот дороги, миновав порыжелую рощицу. Задыхаясь от слез, Адриенна мысленно повторяла слова из Книги Товита: "Благословен Ты, Боже, и благословенно имя Твое вовеки, и благословенны все святые Ангелы Твои! Потому что Ты наказал и помиловал меня".

Зеленый луг на берегу Моравы упирался в высокий крепостной вал; за рекой дорога шла в гору к стенам самой крепости. У ворот их снова остановили часовые. Деревянные склады, два корпуса кордегардии, госпиталь, дом коменданта… Там женщины вышли.

Лицезреть генерал-лейтенанта фон Шплени им не посчастливилось: комендант, которому они передали свой пропуск и письмо военного министра, выслал к ним офицера охраны, а сам не появился.

Офицер размашисто шагал через двор, не заботясь о том, поспевают ли за ним женщины. Запыхавшись от быстрой ходьбы, Адриенна всё же бросала взгляды по сторонам, отмечая для себя арку внутренних ворот толщиной не меньше трех метров, охрану в несколько десятков человек, толстые решетки на окнах, перекрещенные так, чтобы лиц узников нельзя было разглядеть снаружи… Часовые у входа; длинный темный коридор; два засова на двери, запертой сверх того на висячий замок, за ней еще одна дверь… Лязг железа, скрип петель… На стуле у елового стола сидел страшно худой полысевший человек. Оторвавшись от книги, которую читал, он в недоумении уставился на вновь прибывших.