Чернила, перья и бумагу приносил караульный офицер, который затем забирал их обратно. Пока Адриенна трудилась над письмом, он стоял рядом, заглядывая через плечо. Раз в месяц она отправляла записку банкиру, который выдавал деньги на их пропитание. Решив схитрить, Адриенна сделала на второй странице приписку для Жоржа, чтобы послать ему весточку о себе, — неуклюжая уловка, конечно же, не осталась незамеченной, банкир это письмо не получил. Зато Феррарис получит ее "благодарность":

"Мы все трое повторяем от чистого сердца, что мы гораздо счастливее с господином де Лафайетом даже в этой тюрьме, чем в любом другом месте без него".

Адриенна написала это совершенно искренне. Она была счастлива, удивлялась своему счастью и корила себя за него. Наконец-то Жильбер никуда от нее не денется! Ни в Англию, ни в Америку, ни вообще на войну! Каждый день они собираются всей семьей, разговаривают, читают друг другу вслух; она видит его, говорит с ним; он улыбается ей, целует ей руки…

Впрочем, в последнее время он встречает ее встревоженным взглядом: ее руки и ноги распухли, кожа покрылась гнойниками, и еще эта страшная мигрень… Хорошо, что дочери здоровы, хотя им очень не хватает свежего воздуха и движения. Лейтенант Якоб не осмелился вызвать к ней врача из соседнего госпиталя, но позволил написать коменданту: понуждаемая Лафайетом, Адриенна испрашивала разрешения покинуть тюрьму на неделю, чтобы показаться венским докторам. Шплени удосужился ответить через месяц: "Военный совет и я лично не можем удовлетворять просьбы государственных преступников. Нам поручено лишь охранять их согласно приказам Е.В. императора. Обратитесь непосредственно к монарху, раз он соизволил дать вам на это дозволение".

Вы будете довольны комендантом… С господином Лафайетом хорошо обращаются… Ваше присутствие сделает его пребывание в тюрьме еще более приятным…

Жильбер настоял, чтобы она написала императору. Адриенна долго подбирала слова: "Вас обманывают"? Нет. "Вы пребываете в заблуждении"? Нет. "Ваши сведения о том, как обращаются с генералом Лафайетом, не вполне соответствуют действительности"… Пожалуй, так можно.

Нарывов становилось всё больше; из-за головной боли Адриенна отказывалась от еды. Лейтенант Якоб всё-таки прислал полкового врача, который зашел на минутку вместе с солдатом, разносившим обед. По-французски он не говорил и не понимал; Лафайет заговорил с ним по-латыни. Пощупав у больной лоб и пульс, врач уронил несколько латинских фраз и удалился. Адриенна поняла и так: надеяться остается только на Бога.

Письмо от императора пришло в конце апреля. Госпожа де Лафайет может покинуть тюрьму, но ей не будет дозволено туда вернуться. И он требует письменного ответа.

Жильбер стоял перед ней на коленях:

— Сердце мое, вы должны уехать, я никогда не прощу себе, если вы погибнете в этом гадюшнике; сохраните вашу жизнь — ради меня! Ради детей!

— Жизнь? Разве я смогу жить без вас?

Ответ императору Адриенна написала не задумываясь: мысль о новой разлуке внушает ей ужас; она остается.

— Нет, это возмутительно! Они ждут уже два часа! Кем он себя возомнил? Десять вечера!

Хлопнула входная дверь; быстрые шаги вразнобой со звоном шпор; двери распахнулись…

— Пожените нас поскорее!

Баррас прячет улыбку, Тальен, похоже, разочарован, Жозефина с трудом скрывает свое раздражение. А где же… Леклерк, который должен был скрепить брак, ушел вздремнуть в свой кабинет и не вернулся — устал после долгого дня. Ладно, не ждать же теперь и его.

Комиссар Директории от второго муниципалитета скороговоркой зачитал свидетельство о браке, Наполеон и Жозефина сказали друг другу "да", он снял со своей руки кольцо и надел ей на руку. Она мельком взглянула: по черной эмали выведена надпись "Судьбе". Опять эффектная дешевка.

Вслед за новобрачными подписи поставили свидетели: Баррас, Тальен, Кальмеле и молодой адъютант, которого Наполеон привел с собой. Возраст жениха и невесты был указан неверно: Наполеон приписал себе год, Жозефина сбросила четыре — так она будет старше его всего на год; адрес жених тоже взял из головы — да и кому теперь нужен его адрес, раз он послезавтра уезжает: неделю назад его назначили главнокомандующим Итальянской армией вместо заболевшего генерала Шерера. Бумагу оставили на столе; утром Леклерк проснется и подпишет.

На улице темно и холодно. Скорей, скорей! Им еще добираться на улицу Шантерен, в свое милое захолустье. Теперь это их дом!

Полог откинут, перина отброшена, одежда падает к ногам… Ррр-ав!

— Фортюне! Вон! Плохой пес!

Из ранки сочится кровь: свирепый мопс цапнул Наполеона за ногу. Жозефина мечется по комнате, ища платок, чтобы перевязать, а раненый смеется:

— По крайней мере, я могу со спокойной душой оставить тебя в Париже: Фортюне никого к тебе не подпустит! Ну же, иди ко мне!

* * *

"Ницца, 10 жерминаля IV года.

Я не провел ни единого дня, не любя тебя; я ни провел ни одной ночи, не сжимая тебя в объятиях; я не выпил ни одной чашки чаю, не проклиная славу и честолюбие, удаливших меня от души моей жизни. Я занимаюсь делами, командую войсками, осматриваю лагеря, но в сердце моем лишь моя обожаемая Жозефина, она одна занимает мой ум, поглощает мои мысли. Я удаляюсь от тебя со скоростью стремительной Роны, но лишь чтобы поскорее вновь увидеть тебя. Посреди ночи встаю, чтобы поработать, потому что это может приблизить на несколько дней приезд моей нежной подруги, а ты в своем письме от 23–26 вантоза пишешь мне вы. Сама ты вы! Ах, негодяйка, как ты могла написать такое письмо! Оно такое холодное! И потом, с 23-го до 26-го прошли четыре дня — что ты делала, раз не писала своему мужу?.. Ах, друг мой, это вы и эти четыре дня заставляют пожалеть о моем античном безразличии… Душа моя опечалена; мое сердце в оковах, и мое воображение пугает меня… Ты любишь меня меньше, ты утешишься. Однажды ты разлюбишь меня; так и скажи; по меньшей мере, я смогу заслужить свое несчастье… Прощай, жена, мука, счастье, надежда и душа моей жизни, которую я люблю, которой боюсь, которая внушает мне нежные чувства, взывающие к Природе, и безудержные порывы, взрывные, как гром. Я не прошу у тебя ни вечной любви, ни верности, только… правды, безграничной искренности. Тот день, когда ты скажешь: "я люблю тебя меньше", станет последним днем в моей жизни. Если бы мое сердце было настолько жалким, чтобы любить безответно, я порвал бы его зубами. Жозефина, Жозефина! Помни о том, что я говорил тебе: Природа наделила меня сильной и решительной душой, а тебя создала из кружев и газа.

PS. Война в этом году просто неузнаваемая. Я раздал мясо, хлеб, фураж; кавалерия скоро выступит в поход. Солдаты выказывают мне невыразимое доверие; только ты меня огорчаешь, ты одна наслаждение и мука моей жизни. Поцелуй своих детей, о которых ты ничего не пишешь! Черт побери! Иначе бы твои письма удлинились наполовину. Гости в десять утра не имели бы удовольствия тебя видеть. Жена!!!"