Алексей с Яаном переглянулись. А вдова продолжила:

– Или нет, можно по-другому. Немецкие коммерсанты по всей Риге скупают женские волосы. Самые дешевые, черные, стоят двенадцать рублей фунт. А самые дорогие – это как у меня, цвета льна. За один фунт можно выручить шестьдесят рублей!

Титус вздохнул, вынул из кармана бумажник и стал отсчитывать купюры. Лыков не верил своим глазам: его прижимистый управляющий расставался с наличностью.

– Вот, Лиза. Здесь пятьсот. Думаю, на билет хватит.

Надворный советник извлек свое порт-монэ, еще толще, чем у Титуса.

– И здесь пятьсот. Теперь точно хватит.

Лиза посмотрела на банкноты, на мужчин и всхлипнула. Лыков торопливо погладил ее по волосам:

– А прическу оставь. Пригодится на пароходе, когда будешь замуж выходить.

Вдова опять всхлипнула. Лыков решил окончательно ее утешить:

– У меня во Владивостоке остались знакомые – Степан Алексеевич Фельдман с женой. Мы вместе служили на Сахалине. Я ему напишу. Будет где приткнуться на первое время. Он поможет освоиться в городе, и вообще…

Той же ночью друзья покинули Ригу. В вагоне Алексей сказал Яану:

– Ну вот, дело сделано. Убийца твоего брата сидит в тюрьме, его ждет каторга. Ты доволен?

– Нет, – ответил тот. – Тоже сейчас о нем думаю. Конечно, я этого хотел. Человек, зарезавший брата, наказан. Но он же мальчишка, глупый щенок.

– И что с того? Простить его теперь за это, что ли?

– Нет, пусть ответит. Я о другом… Понимаешь, чувства удовлетворения не испытываю, вот что плохо. Масштаб детский, копеечный. Не знаю даже, как выразиться. Эмиль – безмозглая кукла. А тот, кто дергал его за ниточки, сейчас на свободе.

– Да, но Мартин не убивал Язепа, – возразил Алексей. – И не приказывал казнить. Формально он ни при чем.

– Знаю. Но какая-то пустота на душе. Вроде бы дело сделано и злодей наказан, а все зря…

В Петербурге друзья расстались. Титус сразу поехал дальше, в Нефедьевку. Дела и так заждались лесопромышленника. А сыщик закинул вещи домой и пошел на службу. В его голове созрел хитроумный план.

Зволянский оказался на месте и быстро принял Лыкова. Тот доложил об успешном завершении дознания. Шпионов выгнали, убийцы за решеткой. Директор слушал вполуха и ворошил на столе какие-то листки.

– Сергей Эрастович, когда все кончилось… – вкрадчиво начал Алексей. – Словом, могу я теперь отгулять свой отпуск?

– Какой еще отпуск? – удивился действительный статский советник. – Ты же его отгулял.

– Побойся бога, Сергей Эрастович! Я в это время шпионов с убийцами выслеживал. Позабыл? Совместная комиссия двух министерств.

– Была комиссия, помню. Но она создана уже после завершения твоих четырнадцати дней отдыха.

– Но… как же так? Не по совести. Я в Риге эти четырнадцать дней не рыбу ловил, а опасных людей.

– И кто тебе это поручал? – хмыкнул директор. – Я не поручал. Горемыкин тоже. Ты на свой страх и риск ввязался в частное дело, которое касалось твоего управляющего… как его? Титуса.

– Но мы в эти четырнадцать дней открыли шпионскую сеть!

– Напомни об этом военному министру. Пусть выхлопочет у государя для тебя ленту. Сразу Анну первой степени…

– Сергей Эрастович, но ведь это нечестно.

– По-моему, честно. Вот скажи, сколько ты платишь своему Титусу? Больше, чем мне царь-батюшка?

– А ты какое жалование получаешь?

– Восемь тысяч плюс столовые и квартирные. Еще что-то на дрова и свечи.

– И сколько выходит на круг?

Зволянский стал считать в уме, но сбился и перешел на бумажку.

– Так… Тринадцать тысяч.

Лыков подумал-подумал и сказал:

– Понимаешь, я и сам точно не помню, сколько плачу этому мошеннику. Но, конечно, с тантьемами у него выходит больше.

– Вот видишь! – дико заорал директор. – Больше! Какой тебе после этого отпуск? Граф Монте-Кристо!

Надворный советник понял, что Ветлугу он увидит нескоро.

– На, – Зволянский немного успокоился и взял со стола те самые бумаги. – Накопились, пока ты стремижки уплетал с угрями.

– Так вместе уплетали, – не удержался сыщик.

– Молчи. Дел уйма, а он все о своем думает… Изучи и вечером приходи на доклад. Особенное внимание обрати на отношение градоначальника об антропометрической станции. Не смею задерживать.

В конце августа того же 1898 года Лыков сидел у себя на Моховой и лениво просматривал газеты. Был субботний вечер. Завтра не на службу. Жена с детьми давно в Нефедьевке, и идти сыщику в воскресенье было особо некуда.

Внимание его привлекла заметка в «Новом времени». Называлась она «Венчание в Южно-Китайском море». Ну-ка, неужели?

Действительно, в заметке сообщалась долгожданная новость. На пароходе «Саратов» ехали на службу во Владивосток войска. Капитан квантунской крепостной артиллерии Москвин подал рапорт начальнику эшелона полковнику Холодовскому о желании вступить в брак. Невеста – купеческая вдова из Риги Лиза Эглит. Она плыла на восток в надежде устроить свою жизнь. С разрешения полковника и судового иеромонаха Ювеналия, а также с согласия командира парохода вечером в тот же день на спардеке «Саратова» было совершено таинство брака. Перед этим госпожа Эглит добровольно крестилась по православному обряду, перейдя из лютеранства в веру будущего супруга. Венцы и обручальные кольца изготовили механики судна за три-четыре часа. Спардек был освещен электричеством и убран коврами, флагами и тропическими растениями. Офицер эшелона исполнил роль псаломщика, а хор состоял из нижних чинов. После венчания пассажиры и служащие были приглашены в кают-компанию на бокал шампанского, после чего опять вернулись на спардек. Начались танцы под звуки оркестра, сформированного из все тех же нижних чинов… Корреспондент особо отметил красивые волосы госпожи Москвиной, по первому браку – Эглит.

Лыков вздохнул, вырезал заметку из газеты и вложил ее в конверт с инструкциями Титусу. Письмо уже было написано и ждало отправки. Пусть Яша тоже порадуется.

События первой русской революции приняли в остзейском крае особо жестокие формы. 1905 год начался в Риге Кровавым четвергом. Тринадцатого января войска расстреляли у Железного моста демонстрацию, шедшую с красными флагами из Московского форштадта. Среди погибших особенно много было латышей. Историки называют разные цифры убитых и утонувших в Двине: от тридцати до двухсот человек (последняя цифра, конечно же, преувеличена). Население сначала ахнуло в испуге, но потом сопротивление усилилось. Повсеместно стали убивать правительственных чиновников. Больше всего шуму наделало нападение на Рижскую центральную тюрьму в ночь с 6 на 7 сентября. В нем участвовали пятьдесят два боевика! Из них сорок семь были латыши, остальные – евреи-бундовцы. Руководил операцией Петр Маляр. Им удалось освободить пятерых арестантов. Новая волна насилия охватила Ригу 22 и 23 октября. Рабочие фабрики Кузнецова вышли с хоругвями и иконами на православную демонстрацию. В них начали стрелять с тротуаров… Это были боевики латышских дружин и отряды еврейской самообороны. Последние, видимо, решили, что рабочие задумали погром, и напали первыми. В завязавшейся кутерьме то те, то эти брали верх. Два дня на Московском форштадте лилась кровь. Погибли шесть латышей, три русских и два еврея. Среди тридцати шести раненых большинство тоже оказались латышами.