то

Он век бы не узнал.

Что он совсем не то.

За что себя считал.

И, после нескольких атак,

В июльский летний зной

Ему сказали: «Ты, чудак.

Давно невыездной!»

Другой бы, может, и запил —

А он махнул рукой:

«Что я, — когда и Пушкин был

Всю жизнь невыездной!»

1973

* * *

Как во городе во главном,

Как известно — златоглавом,

В белокаменных палатах.

Знаменитых на весь свет,

Выразители эпохи —

Лицедеи-скоморохи,

У кого дела неплохи, —

Собрались на банкет.

Для веселья — есть причина:

Ну, во-первых — дармовщина.

Во-вторых — любой мужчина

Может даму пригласить

И, потискав, даму эту

По паркету весть к буфету,

И без денег — по билету

Накормить и напоить.

И стоят в дверном проеме

На великом том приеме

На дежурстве, как на стреме,

Тридцать три богатыря, —

Им потеха — где шумиха:

Там ребята эти лихо

Крутят рученьки, но — тихо:

Ничего не говоря.

Но ханыга, прощелыга,

Забулдыга и сквалыга —

От монгольского от ига

К нам в наследство перешли, —

И они входящим — в спину—

Хором, враз: «Даешь Мазину,

Дармовую лососину

И Мишеля Пиколи!»

…В кабаке старинном «Каме»

Парень кушал с мужиками, —

Все ворочали мозгами —

Кто хорош, а кто и плох.

А когда кабак закрыли,

Все решили: недопили, —

И трезвейшего снабдили,

Чтоб чего-то приволок.

Парень этот для начала

Чуть пошастал у вокзала —

Там милиция терзала

Сердобольных шоферов, —

Он рванул тогда накатом

К белокаменным палатам —

Прямо в лапы к тем ребятам, —

По мосту, что через ров.

Под дверьми всё непролазней —

Как у лобного на казни.

Но толпа побезобразней —

Вся колышется, гудёт, —

Не прорвешься, хоть ты тресни!

Но узнал один ровесник:

«Это тот, который — песни, —

Пропустите, пусть идет!»

«Не толкайте — не подвинусь!»

Думал он: а вдруг навынос

Не дадут — вот будет минус!..

Ах — красотка на пути!

Но <Ивану> не до крали, —

Лишь бы только торговали,

Лишь бы дали, лишь бы дали!

Время — два без десяти.

У буфета всё нехитро:

«Пять «четверок», два поллитра!

Эй, мамаша, что сердита?

Сдачи можешь не давать!..»

Повернулся — а средь зала

Краля эта танцевала:

Вся блестела, вся сияла, —

Как звезда — ни дать ни взять!

И — упали из-под мышек

Две «больших» и пять «малышек»

(Жалко, жалко ребятишек —

Тех, что бросил он в беде), —

И осколки как из улья

Разлетелись — и под стулья.

А пред ним мелькала тулья

Золотая на звезде.

Он за воздухом — к балконам, —

Поздно! Вырвались со звоном

И из сердца по салонам

Покатились клапана…

И, назло другим принцессам,

Та — взглянула с интересом, —

Хоть она, писала пресса,

Хороша, но холодна.

Одуревшие от рвенья.

Рвались к месту преступленья

Люди плотного сложенья.

Засучивши рукава, —

Но не сделалось скандала:

Все кругом затанцевало —

Знать, скандала не желала

Предрассветная Москва.

И заморские ехидны

Говорили: «Ах, как стыдно!

Это просто несолидно,

Глупо так себя держать!..»

Только негр на эту новость

Укусил себя за ноготь —

В Конго принято, должно быть,

Так восторги выражать…

Оказал ему услугу

И оркестр с перепугу, —

И толкнуло их друг к другу —

Говорят, что сквозняком…

И ушли они, не тронув

Любопытных микрофонов,

Так как не было талонов

Спрыснуть встречу коньяком.

…Говорят, живут же люди

В этом самом Голливуде

И в Париже!.. Но — не будем:

Пусть болтают куркули!

Кстати, те, с кем я был в «Каме»,

Оказались мужиками:

Не махали кулаками —

Улыбнулись и ушли.

И пошли летать в столице

Нежилые небылицы:

Молодицы — не девицы —

Словно деньгами сорят, —

В подворотнях, где потише,

И в мансардах, возле крыши,

И в местах еще повыше —

Разговоры говорят.

1973

Люблю тебя сейчас

Марине В.

Люблю тебя сейчас

не тайно — напоказ, —

Не после и не до в лучах твоих сгораю;

Навзрыд или смеясь,

но я люблю сейчас,

А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю.

В прошедшем — «я любил» —

печальнее могил.

Все нежное во мне бескрылит и стреножит, —

Хотя поэт поэтов говорил:

«Я вас любил: любовь еще, быть может…»

Так говорят о брошенном, отцветшем,

И в этом жалость есть и снисходительность.

Как к свергнутому с трона королю,

Есть в этом сожаленье об ушедшем,

Стремленье, где утеряна стремительность,

И как бы недоверье к «я люблю».

Люблю тебя теперь —

без пятен, без потерь.

Мой век стоит сейчас — я вен не перережу!

Во время, в продолжение, теперь —

Я прошлым не дышу и будущим не брежу.

Приду и вброд и вплавь к тебе —

хоть обезглавь! —

С цепями на ногах и с гирями по пуду, —

Ты только по ошибке не заставь,

Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».

Есть горечь в этом «буду», как ни странно,

Подделанная подпись, червоточина

И лаз для отступленья про запас,

Бесцветный яд на самом дне стакана

И, словно настоящему пощечина, —

Сомненье в том, что «я люблю» сейчас.

Смотрю французский сон

с обилием времен,

Где в будущем — не так, и в прошлом —

по-другому.

К позорному столбу я пригвожден,

К барьеру вызван я — языковому.

Ах, разность в языках, —

не положенье — крах!

Но выход мы вдвоем поищем — и обрящем.

Люблю тебя и в сложных временах—

И в будущем, и в прошлом настоящем.

1973

* * *