– Я не просто так приехал из Новгорода в Москву, брат, и не просто так вызвал тебя именно сюда, к патриаршему престолу и главному собору христианской веры. Во имя спокойствия державы нашей отчей, во избежание смут и усобиц Русскому царствию потребен законный государь. И этот государь – ты!

– Но я не хочу!

– Раньше нужно было думать, брат мой, – скривил губы в усмешке Иван Васильевич. – Думать тогда, когда приезжал на отчину нашу из далекого Крыма. Когда открывал свое родство и присягал службой нашей общей русской державе. Когда отрекался от басурманской веры и принимал православие. Теперь поздно, Симеон. По крови, закону и совести права на русский престол отныне принадлежат тебе. Во избежание смут и кривотолков я признаю твое старшинство. Завтра поутру в Успенском соборе ты будешь повенчан на царство.

– Но я…

– Довольно пререканий! – гневно сверкнул глазами и хлопнул ладонями по подлокотникам государь: – Завтра ты примешь мой трон! Такова! Моя! Воля!

Ясным солнечным утром восьмого сентября в небе над Москвой разливался радостный колокольный звон. Священники в храмах возносили благодарственные молитвы, а улицы наполнялись нарядными людьми. Горожане обнимали друг друга и поздравляли, многие пили, а иные даже выставили на улицы накрытые дармовым угощением столы.

Еще бы – ведь не каждый день новый государь на царствие венчается! И не просто так – а по семейной любви и общему согласию. Слухи о грядущей смуте и вражде так и остались слухами. Братья по отцу обошлись без ссор и крови. Старший власть принял, младший – уступил.

Торжества шли и в Кремле, где царь Симеон сперва принял из рук брата высшую власть, принял клятвы дьяков и судей, случившихся в столице князей, потом дал торжественный пир, после которого начался прием иноземных послов, закончившийся новым пиром. И только уже в сумерках государь и государыня наконец-то поднялись в просторную опочивальню с высоченной периной, края которой, огражденные расписными досками, доходили женщине до пояса, и остались одни.

Анастасия, уже избавленная слугами от драгоценного оплечья, кокошника и дорогих парадных рукавов, сама сняла двухпудовый бархатный сарафан, отороченный соболем, шитый золотом, украшенный десятками самоцветов, облегченно ступила вперед, оставшись в одной лишь белой шелковой рубашке. И внезапно закружилась, раскинув руки и задорно смеясь:

– Я царица!!! Царица, царица, царица!

Супруг, глядя на нее с улыбкою, расстегнул пояс – и тут внезапно женщина подскочила, обняла его за шею, с интересом заглянув в самые зрачки.

– Что, лебедушка моя ненаглядная?

– Могла ли я подумать три года назад, поймав в Новгороде твой взгляд, мой витязь, что эта встреча сделает меня царицей всея Руси? Если бы я только знала!

– Что бы тогда?

– Ничего, – с улыбкой мотнула головой царица Анастасия. – Я бы любила тебя снова, снова и снова! Всегда!

Она раскинула руки, отпуская шею мужа, отошла:

– Я нашла свою любовь! Я замужем за любимым! И я царица! Любый, ты не поверишь, но сегодня сбылись все мои детские мечты! Даже самые, самые невероятные! – И Анастасия закружилась снова, подняв лицо к потолку: – Господи! Великие небеса! Мамочки мои! Ну до чего же я счастлива!!!

Обитый сукном с вышитыми на нем двуглавыми орлами, украшенный резными слюдяными светильниками, звенящий десятками серебряных колокольчиков на сбруе, с обитым алой кошмой облучком и позолоченными перилами санный возок остановился в узком немощеном проулке, возле покосившихся ворот, прорубленных в старом, буром частоколе. Торопливо спешилась многолюдная свита в нарядных синих, зеленых и желтых зипунах и красных сапогах, опоясанная богато украшенными ремнями, красующаяся длинными кривыми саблями. Одни из холопов быстро перегородили проулок, другие кинулись к саням, помогая царице, одетой в соболью шубу, крытую белым сукном и шитую золотом, с муфтой в руках, выбраться на коричневый утоптанный наст, еще кто-то застучал рукоятями плетей в качающиеся створки.

– Иду, иду, оглашенные! – громыхнул засов, отползла в сторону одна из створок, и наружу выглянул грузный мужик в обширном овечьем тулупе. Испуганно охнул, часто и старательно кляняясь: – Ох ты ж боженьки мои! Сама царица в нашу берлогу добралася, светом своим худобу нашу почтила!

– Здесь обождите, – хмуро велела свите царица Анастасия, прошла во двор, покачала головой, осматривая хозяйство в три сарая, навес для лошадей, стог сена и узкий дом в два жилья: – Что, даже колодца нет?

– Да куда уж нам, голодранцам? – широко перекрестился с поклоном мужик.

– Когда мой любимый супруг после принятия православия оказался изгнан из Касимова, – похрустывая по насту вышитыми валенками, прошлась по двору царица, – он тоже с изрядным старанием простолюдина из себя изображал. Шубы не надевал ни в какую, халаты дорогие забросил, седла и сбрую токмо простые пользовал. Боярам, вот смех, в ноги кланялся! Оно, вестимо, зело увлекательно в сирых и убогих безродных смердов играться, коли у тебя сундуки серебром наследным забиты, как у мужа мого, али когда казна для тебя всегда нараспашку, как для тебя, мой милый сват. Тебя ведь в Москве каждая собака знает! За тебя каждый смертный без сомнения живот свой положит, а коли со двора выйдешь, так вся улица на колени падает! Нешто не набаловался за три месяца, Иван Васильевич?

– Ты приехала попрекнуть меня скромностью, государыня? – удивился бывший царь.

– Я приехала просить тебя о помощи, Иван Васильевич, – призналась государыня Анастасия, остановившись напротив хозяина. – Тяжко мне. Тоска. Летом минувшим муж мой токмо о красоте моей речи вел, о глазах и волосах моих, о плечах и стане. Токмо о том помышлял, как руки мне целовать, как по спальне кружить, как миловать да веселить. Ныне же все речи его о податях да грамотах судебных, о пожитом да вымороченном, о посольствах да разрядах. Вторую неделю нецелованная хожу, вот до чего судьба моя докатилась!

– Тебя поцеловать, красавица? – без тени усмешки спросил хозяин дома.

– Ради того, чтобы рядом с любым миловаться, я честью своей рисковала, Иван Васильевич. – Гостья посмотрела на муфту, закрутила ее в руках. – А муж мой ради того же от звания и княжества своего отрекся. И где оно ныне, счастье наше долгожданное? Нет, позабыто начисто. Не просто забыто! Ты, Иван Васильевич, его у нас просто-напросто украл!

– Царское звание велико, дела царские обширны, жизнь царская непроста, – пожал плечами хозяин. – Привыкнете.

– Не то беда, что обо мне муж забывает, – оглянулась на ворота гостья. – То беда, что не справляется. Мой супруг воин, а не царедворец. К хитростям и интригам не приучен, дипломатию токмо мечом и копьем разумеет. В делах же державы твоей такие загадки сотворены, что умом обычным не постичь. Купцы аглицкие и ганзейские оговоренные фактории в городах строить просятся да жалобы на нарушение монополии подают. А монополия та и у голландцев имеется, да у датчан, да у свеев, да у англичан, и у французов еще точно такая же. И сверх того, монополия государева, по каковой торг с купцами заморскими мимо казны вести воспрещается под страхом смерти! И провоз товара непереложенного воспрещен. Итого целых семь монополий сразу! Три раза боярин Годунов думе объяснял, как оно все для пользы державной действует, никто так ничего и не понял!