все хорошо. Грустный Ильич занят тем, для чего он стране и нужен — улыбаться и покачивать приветственно рукой.

Вокруг лодыжки у него железное кольцо, и цепь от кольца в бетон постамента вмурована, чтоб не убежал вторично Ленин, он теперь навеки под подозрением.

Так и не узнали, отчего побег случился. В оживляющей жидкости есть ДНК вождя, чей светлый образ запечатлен в камне, поэтому характер памятника от характера человека должен отличатся не слишком, может, с этим связано.

Ленин на цепи — редкость. Зато памятники второму вождю, Сталину, без нее не бывают вообще — очень крут товарищ был при жизни, и они это переняли. Не понравишься им — уноси ноги. Так что только на привязи!

Отношения к Сталину я не понимаю. Говорят, что он велик, поднял страну и все такое, но говорят как-то стыдливо, глядя в сторону. Хочется все-таки разобраться. Если он плохой человек — так и скажите, и памятники ему перестаньте сооружать, если нет — чего стесняться?

Насколько мне известно, раньше был целый культ Сталина. Он даже считался как бы не человеком, а божеством, вроде тех, в которых верили туземцы в Полинезии двести лет назад. Но потом, когда он умер, культ личности развенчали (не бог, дескать), тело из мавзолея переселили на менее престижное место, и все его памятники на склад отправили. А потом тех, кто его развенчивал, в свою очередь развенчали и памятники Сталину тихонько понесли обратно.

Ночью в основном. Застенчиво. Утром жители старого московского дома проснутся, глаза протрут, потянутся, выглянут на улицу — а там, батюшки, Сталин! Стоит, смотрит в окна, ухмыляется. Что, не ждали, взглядом говорит.

Со многими памятниками сложно. В прошлом году, весной, меня и все четвертые классы школы принимали в пионеры. Нас повезли за город, там около каменной стелы огромный бюст кого-то из революционеров в традиционном виде — половинка туловища без рук-ног и голова. Но голова живая! И размером побольше бычьей будет. Круглая, лысая, улыбается, бровями играет, зубами щелкает. Кокетничает.

А шея — длинная. Не худая, но гибкая и опасно длинная. Наклоняться вперед может, причем довольно далеко. Я что-то такое видел в передаче "Клуб кинопутешественников". Там черепаху на реке Амазонке показывали. Ее два крупных дяди к земле прижимали, а третий к ейной морде швабру поднес. Осторожно так, пугливо, и пугливо не напрасно, потому что голова у черепахи вдруг на метр вылетела — шея будто телескопической удочкой оказалась — и деревяшку пополам перекусила, аж щепки полетели.

Но у черепахи голова маленькая, куда ей до героя революции. Тот не то что швабру, человека пережует.

А идти к бюсту необходимо. Если не поднять перед ним руку в пионерском салюте и не прокричать клятву, пионером не станешь. Такова процедура. Отказаться немыслимо. Никто никогда не отказывался, пионерами были все. Десять лет исполнилось — ступай в пионеры. Как в армию в восемнадцать и в пенсионеры в шестьдесят.

Поэтому наши учителя и нервничали. Боялись, что школьник излишне приблизится. Биография у революционера была странновата, и памятнику странности передались сполна.

Мелом очертили круг, за который переступать нельзя. Классная руководительница стояла сбоку и шипела на нас, как кошка, когда мы по очереди к бюсту подходили. Мол, стой, ни шагу вперед, и глаза круглострашные делала.

А голова в это время мило моргала, улыбалась, словно зазывала к себе. Но зубы, правда, у головы острые, как бы подпиленные. То ли памятник с ошибками выпустили, то ли и впрямь клыки помогали бороться с врагами молодой советской республики.

Любой памятник иногда на людей необъяснимо реагирует. Вроде стоит безмятежно, думает о чем-то (он ведь на самом деле не живой, скорее, полуживой), а как кто-нибудь подойдет, из каменных фантазий в реальность возвращается и начинает глазеть на человека. Того и гляди, сядет на корточки и руку к нему протянет. Особенно нервно памятники смотрят на женщин и пионеров. Почему — наука молчит. Много толстых диссертаций написано, но ответа нет по-прежнему.

Поэтому все памятники предварительно испытывают.

Женщинами и пионерами.

Но, поскольку детьми рисковать нельзя, да и в целях экономии (зарплату-то испытателям платить надо), женщин и пионеров совмещают в одном лице, и лицо это — тетя Маша, соседка, я о ней уже рассказывал. Героическую профессию она себе выбрала.

Свежесделанный памятник привозят в гулкий пустой ангар и ставят перед комиссией, состоящей из серьезных дядей с листами бумаги, карандашами и требовательными взглядами. Повяжет тетя Маша себе пионерский галстук, покурит, перекрестится, и несет в виде эксперимента цветы к подножию, готовая в любую секунду убежать без оглядки.

Если памятник спокойно отнесется к такому, значит, его ничем не пробить. Может стоять в самых многолюдных местах. Самолеты в экстремальных режимах испытывают, в тех, в которых они никогда не окажутся, ну и здесь аналогично.

Пару раз памятники все-таки ловили тетю Машу, хорошо, что только за подол успевали схватиться. Платье слетало и трофеем у них в лапах оставалась, но никто не смеялся. Все понимали, что заняты важным государственным делом.

Глава 3 Пломбир, "художники", нападение чайного гриба

1

Праздничная линейка, получается, закончилась рано. Мы (то есть я, Глеб и Артем), сели на лавочку в сквере (он тут единственный, рядом со зданием администрации), и стали думать, чем заняться.

Развлечений в нашем распоряжении немного. Можно пойти поиграть в футбол — рядом с лесом футбольное поле с настоящими воротами, не с уменьшиными, как возле школы. Оно не заасфальтировано, так что падать не страшно. Мы там зимой на утоптанном снегу играли. Зимой — особенно весело! И не холодно, домой приходили к ужасу мам насквозь мокрые.

Еще можно залезть на чердак. Он заброшен и прикрыт на замок, но мы сделали ключи и оборудовали секретную комнату. О ней, кроме нас, не знает никто.

И вдруг Глеб как ни в чем не бывало:

— В киоск с мороженым сегодня пломбир з-завезли.

Мы с Артемом уставились на него. Сначала возмущенно — как он мог молчать про это! — а потом, вздохнув, уже спокойно. Глеб — он такой, запросто не вспомнит о