У нее были прекрасные волосы. Высокая, стройная, бледная, светловолосая, большегрудая. Нана носила очки — два черных прямоугольничка — и все же была прекрасна.

Однако — и в этом было все дело — в детстве Нана была уродлива. В школе она была самой высокой в классе, долговязая, очкастая. Она была резка и неженственна. Это имело последствия. Все детство Нана считала себя уродиной. Все говорили, что она уродина. Поэтому ей перестали нравиться красивые люди. Вернее, она не считала красоту важным качеством. Она стала умной, она стала старательной, она стала тихой.

В четырнадцать лет девочка долговяза и неуклюжа. В двадцать пять она длиннонога и элегантна. Такова ирония судьбы. Такова психологическая проблема.

Теперь, когда она стала красивой, ее красоту захваливали. Нану смущали эти похвалы. Анжело и Пауло ее расстраивали. Похвалы казались ей нелепостью. Она ненавидела свою красоту. Красота давала Нане власть, и это выбивало ее из колеи. Но что она могла поделать? Людей не остановишь, если они нахваливают вашу красоту. И нельзя ответить, что ты считаешь красоту несущественной. Это прозвучит претенциозно. Это прозвучит лицемерием.

Вот отчего Нана стала неразговорчивой. Теперь, когда она была красива, это могло показаться высокомерием или эксцентричностью. Но это было не так.

Неловкая красота — вот как я могу описать Нану.

А Моше и Папа все болтали.

— Значит, вы занимаетесь финансами. Верно? То есть вы ими занимаетесь? — спросил Моше.

— Зависит от того, что вы понимаете под финансами, — ответил Папа.

— Ну, не знаю, — сказал Моше.

— Скорее не столько финансами, как оценкой рисков, — сказал Папа.

— Ага, — сказал Моше.

— Управление рисками в глобальном контексте, — сказал Папа. — А также чистота накопленных данных. Моделирование рисков кредитования. Новые методики GARP.

Моше вытаращил глаза.

— Гарп? — спросил он.

— GARP, — ответил Папа, — “Общие принципы оценки рисков”. Не путать с GAAP — “Общими принципами бухгалтерского учета”. Их очень часто путают.

— Знаю, — сказал Моше. — GARP, GAAP. Терпеть не могу, когда их путают.

Папа не засмеялся.

Моше попробовал еще раз.

— Я знаю анекдот про финансы, — сказал он.

Папа взял еще бокал шампанского.

— Знаете разницу между английским и сицилийским бухгалтером? — спросил Моше.

Он сделал паузу.

— Нет? Рассказать вам? Рассказать?

— Расскажите, — сказал Папа.

— Английский бухгалтер, — сказал Моше, — знает, сколько людей умрет за год. Сицилийский может сообщить вам имя и адрес каждого.

Папа рассмеялся. Папа вежливо рассмеялся.

Потом сказал, что на самом деле это не смешно. С грустью в голосе он объяснил Моше, что занятие финансами — верный путь к саморазрушению.

— Знаете, как в Нью-Йорке? — спросил Папа. — Нью-Йорк — это безумие, сплошное безумие. Мне казалось, что придется принести на работу подушку с одеялом и что умру я прямо в зале совещаний. Я работал в “Бэнкерз Траст”, и один мой друг, Чарли Бороковски, милейший человек, всегда носил странные галстуки с египетским орнаментом. С египетским орнаментом… О чем это я? Да, безумие, Нью-Йорк — это сплошное безумие. А, Чарли Бороковски! Он два дня и две ночи не разгибался, готовился к аудиту, что-то там с поглощением капиталов. Пришел на работу утром в понедельник, а в среду я практически вынес его на руках. Он даже не помнил потом, что был на том совещании. У него были очень белые зубы, — сказал Папа. — Он говорил, что это от яблок. Знаете, как можно понять, что клиент готов заключить сделку? — спросил Папа. — Они звонят по телефону и говорят: “Эй, привет, дружище!” Сразу понятно, что он готов. “Эй, привет, дружище!”

— Это здорово, — сказал Моше, — мне это нравится.

— И мне, — сказал Папа.

Папе понравился этот актер. Моше очень понравился Папе.

— Вы знакомы с моим отцом? — спросила Нана. — Пойдемте, я вас познакомлю.

— Э-э-э, ну, да, — ответила Анджали.

— Пойдем, пойдем, — сказала Нана.

Она подвела Анджали к Папе. Она представила Папу Анджали. Папа представил Нану Моше.

Папа и Анджали принялись обсуждать Папин эффектный галстук.

Нана сказала: “Этбыло хршо, вы довольны?” — на что Моше ответил: “А, эт все картонные замки”.

Он хотел отшутиться. Он хотел дать милый, — чуть самоуничижительный ответ. К сожалению, получилось совсем непонятно. Нана понятия не имела, при чем тут замки и бумага. Она смущенно подняла на него взгляд.

— Что значит “картонные замки”? — спросила она.

Нана отпила шампанского и лишь тогда заметила, что ее бокал пуст. Моше сделал вид, что не заметил этого. Он описал ей театральные интриги, рассказал про двойное дно, про подкупы и взятки.

— Вот как, — удивилась она.

Потом ее мысли приняли практический оборот:

— Как этджно быть утомительно — заучивать все эти тексты. Ненавижу учить наизусть, — и вновь надела очки. Моше был очарован дважды. Во-первых, она была одной из самых красивых девушек, которых он когда-либо видел. Во-вторых, она была — ну, это. Она была милой. И беспокоилась за здоровье Моше.

У нее наверняка кто-то есть, подумал Моше.

И он попытался произвести на нее впечатление. Скажем, интеллектуальное.

— Но это так, в этой пьесе было так интересно играть, — сказал он. Она кивнула. — На самделе, такая, в общем, превосходная роль, текст не проблема, — продолжал он.

Нана задумчиво спросила:

— А эти постоянные шуточки? И некоторые места — просто ужасные. “Кажется мне, что призрак Шарлотты Корде вошел в мою душу”. Ужасно, ужасно. Это так романтично.

Моше уже и сам был не рад, что так нахваливал роль. Ему хотелось соглашаться с Наной.

Он сменил курс.

— Да, это так, — ответил Моше. — Я имею в виду, Уайльд превращает классовые различия в стиль. Он романтизирует понятие класса.

Оба остановились. Разговор остановился. Никто из них не понял сказанного. Моше уж точно не понимал. Он покачнулся. Он устоял на ногах. Нана уставилась в свой пустой бокал из-под шампанского.

Паузы в разговоре ужасно сложная вещь. Они требуют непринужденности. К сожалению, ни Нана, ни Моше не чувствовали себя непринужденно.

— Ну тойсть это вроде как узаконенная пропаганда? — нервно добавил Моше, а Нана ответила, будто в замедленной съемке, повторив:

— Романтизирует понятие класса.