Он определил существование великого разлома в цельности Субъекта, но сам порой сомневался, насколько это верно. Он был гениальным новатором, но и частью определенной культурной среды, поэтому не мог полностью осмыслить свои положения вне категорий добра и зла. Основополагающие работы Фрейда, в которых он говорит о двух противоположных типах импульсов, продолжают в обновленном виде христианскую доктрину о Грехопадении, первородном грехе, скрытых дурных желаниях, бренности плоти и необходимости сдерживать страсти. Философы Просвещения оптимистично верили в бесконечный прогресс цивилизации, Фрейд, наоборот, видит человека как существо, всегда пребывающее в кризисе. Этот кризис, усиленный тоской по второй половине изначального неразделенного существа, — об этом говорил еще Платон в мифе об Андрогине — приводит к созданию теории гения как человека, в котором кризис протекает особенно мучительно и неизбежно приводит к болезни или исчезновению (как в произведениях «Смерть в Венеции» (1912) и «Доктор Фаустус» (1947) Томаса Манна[25]).

Понятие вытесненного скрывает множество смыслов, и Фрейд предлагает символический ключ к нему. Он считает, что у каждого человека есть агрессивные и сексуальные инстинкты. Бессознательно именно они определяют те или иные поступки, но могут быть подавлены, сублимированы при помощи Супер-эго, вводящего в сознание основные ценности и модели поведения, унаследованные от родителей. Сам процесс сублимации происходит болезненно, так как он заставляет в угоду обществу и самоконтролю жертвовать теми удовольствиями, что испытывали наши дикие предки, но от которых пришлось отказаться ради безопасности существования[26].

В наше время существует идеализация личности, Субъект часто ставится превыше всего, и на этой основе иногда возникает представление о возможной цельности личности. Однако самые разные общественные силы и нравственные предписания, внушаемые, в частности, средствами массовой информации, оставляют личности весьма малое поле для независимости. В наше время, как никогда ранее, личность изучают, формируют ее вкусы, заботятся о ней и вводят в определенные рамки. Кроме того, в последние десятилетия ХХ века в интеллектуальной жизни Соединенных Штатов обнаружился некий значительный психологический феномен сродни нарциссизму. Речь идет о «трагическом человеке», которого преследует страх потерять собственную целостность[27]. Так христианское представление о двойственности человеческого существа, некогда изгнанное в дверь в Вене, вернулось через окно в Соединенных Штатах. Теперь личность изломана, измучена отчаянием и осознанием невозможности полной самореализации. Ей не хватает ощущения, что внутри нее находится цельное изначально существовавшее ядро; в качестве компенсации человек начинает воспринимать себя как «великое существо». Основную причину раздвоенности человека следует искать в унылом и монотонном механизме передачи жизненных ценностей от отцов к детям. Критический заряд этой концепции направлен против традиционного для американской культуры сожаления об утрате патриархальных традиций и свидетельствует о скрытых внутри этой культуры недугах[28]. Представление о личности как о биполярном явлении, возможно, отражает все то же христианское противопоставление души и тела, и не случайно оно стало так популярно именно в Соединенных Штатах, где библейское наследие имеет гораздо большее влияние на духовную жизнь общества, чем в «старушке Европе».

Итак, вот уже пять столетий, как изобретено понятие «я» — торговая марка нашей идентичности. Оно определяется в оппозиции к «мы», и полнее всего эта оппозиция осознается во взаимоотношениях личности и общества в том виде, в каком они сложились в западной культуре. Какое же место занимает в этом плане так называемое «плотское наслаждение»?

Секс — ничто. Именно такая точка зрения достаточно долго господствовала в западной культуре. Необходимость сдерживать телесные желания провозглашалась и в средние века в соборах поборниками Божьих заветов, и радетелями нравственности в викторианской Англии, и во Франции до майских событий 1968 года. Мишель Фуко, знаменитый борец против любого ограничения свободомыслия, одним из первых снял запрет с этой темы. Он открыл широкие перспективы для обсуждения сексуальной стороны жизни в первом томе своей «Истории сексуальности», озаглавленном «Воля к знанию»[29]. Его блестящее исследование основано на «гипотезе подавления», определяющей все исследования в этой области.

Однако в работе Фуко есть некоторая огорчающая неполнота: его концепция безоговорочно верна по отношению к XVIII–XIX векам, но никак не приложима ни к предшествующей эпохе, ни к явлениям второй половины ХХ века. Фуко обрисовывает контуры модели, возникшей по преимуществу в густонаселенных больших городах — Париже, Лондоне — около 1700 года. Именно тогда в существовании этих городов произошли значительные перемены и возникла необходимость упорядочить половую жизнь взрослых мужчин, все более и более укрепляя семейные узы. Однако ситуация совершенно изменилась к 1960-м годам под влиянием феминисток и гомосексуалистов. Ситуация была иной и до 1700 года. Несомненно, подавление сексуальности существовало и в XV–XVI веках, но оно диктовалось не теоретическими положениями далеких авторитетов, а стыдом перед соседями и местными обычаями.

Выкладки Фуко (иногда несколько запутанные) переносят акцент с реалий плотской жизни на высказывания о ней. Фуко показывает, что проблема состояла не в том, что о плотской жизни молчали; наоборот, постоянные разглагольствования на эту тему привели к тому, что секс стал восприниматься как главная тайна, «основа всего»[30]. Философ часто употребляет слово «козырь» (enjeu), подчеркивая тем самым, что в этой области между государством и личностью установились совершенно особые отношения, в частности там, где речь идет о школьниках или подростках. Фуко задается вопросом, что связывает власть и плотское наслаждение, и неоднократно выделяет свою центральную идею: в XVIII веке рождается «биовласть», которая подспудно вырабатывает представление о том, как сочетаются «индивидуальное тело» и «социальные группы», а сексуальность становится основной мишенью[31]. C некоторой осторожностью Фуко выдвигает гипотезу, согласно которой биовласть представляет необходимую силу для развития капитализма, оформляет и упорядочивает сексуальность так, что та становится выгодна экономически и служит интересам политически консервативных сил[32]. Однако он не поднимает вопрос о взаимосвязи между экспансией западных ценностей и умением контролировать плотские импульсы каждого человека.