Точно так же всегда встречали нас с Франсуа. Привычный ритуал придает мне отваги и в то же время настораживает. Правда, на этот раз я, как порядочная гостья, протягиваю маме букет тюльпанов. С Франсуа мы неизменно приезжали с пустыми руками: сами — подарок. Хозяева поспешно ведут меня в дом, заботливо помогают снять пальто (бывший муж купил мне его на наше последнее совместное Рождество). Кажется, больше всего им хочется сделаться невидимыми или просто провалиться сквозь землю, но это, к сожалению, невозможно, поэтому они, напрягая голосовые связки, тараторят о погоде, о замерзших гладиолусах, о состоянии дорог — подозреваю, эти фразы они репетировали все утро. Мама восторгается тем, как я выгляжу: «Потрясающе!» Наверное, старается убедить себя, что ее драгоценный сын не заставил меня страдать слишком сильно.

От знакомого запаха горящих поленьев и тушеных овощей сердце мое начинает биться с удвоенной силой. Пианино стоит на прежнем месте, в проеме между окнами. Именно здесь, на этой потертой банкетке, прервав исполнение концерта Шуберта, Франсуа сделал мне предложение, а затем, раскрасневшуюся, повел в сад, чтобы сообщить приятное известие родителям, которые отнеслись к услышанному до обидного скептично.

На обоях над пианино выделяется светлое пятно, на этом месте прежде висела наша свадебная фотография.

Батарея флакончиков с духами на журнальном столике увеличилась. Мама зачем-то хранила все, что я накупила ей за одиннадцать лет на День матери и Рождество. Интересно, кто теперь пополняет коллекцию?

Мы с Франсуа обедали у родителей каждое воскресенье, поэтому раньше я чувствовала себя здесь как дома. Сегодня не воскресенье, а четверг, и я даже присесть не смею без приглашения. В придачу меня знобит, несмотря на пылающий в камине огонь.

— Как у тебя дела, Флоранс? Расскажи все по порядку!

Я начинаю описывать свою жизнь, придерживаясь общих мест: должность пресс-атташе, новая квартира, здоровье родителей. Острые углы сглаживаю, о трудностях умалчиваю. Нам не до откровенностей — пришла пора вежливости и хороших манер. Уже полчаса минуло, как я приехала, однако имя «Франсуа» до сих пор никто не произнес.

Свекровь восхищается моим элегантным костюмом, хвалит стрижку. Я понимаю, что мои усилия обольстить их не пропали даром, и сразу становлюсь очаровательной, разговорчивой, готовой вступить в бой с Морган. Я лишу ее всех преимуществ в глазах папы и мамы, за исключением разве что сомнительной прелести новизны.

Еще портвейна? Нет, спасибо. Несмотря на воинственное настроение, я чувствую себя одиноко на диване, где Франсуа любил смаковать виски, держа меня за руку. Нам нравилось прикидываться счастливыми молодоженами. Новобрачную я изображала столь же серьезно и увлеченно, как в детстве играла в куклы. Что ж, нынче у меня новый имидж — блистательная молодая женщина в разводе, которая, в отличие от своих ровесниц, более не морочит себе голову поисками принца на белом коне.

С редкостным упорством мы находим все новые темы для беседы. Лица у нас нестерпимо ангельские. Наконец часы бьют положенное число раз, и мы садимся за стол. Ради меня достали белую скатерть, столовое серебро и хрустальные бокалы. Наверное, я должна радоваться такой чести, но мешает досадная мысль: а что, если меня деликатно ставят на место — мол, теперь ты здесь в качестве редкой гостьи? Нас с Франсуа обычно принимали без особых церемоний — фаянсовые тарелки, повседневные приборы и круглые деревянные подставки с нашими именами: Клод, Полетт, Франсуа, Флоранс. Куда они дели мою? Интересно, а Морган уже заслужила подставку или этой награды удостаиваются только после свадьбы?

— Спасибо, мама. Ой, извините, вырвалось…

— Нет-нет, не извиняйся, мне приятно, что ты продолжаешь меня так называть. У Франсуа своя жизнь, у нас своя, ведь правда?

Ну вот, слово сказано. Какими бы ни были мои отношения с его родителями, Франсуа они более не касаются. Отважившись произнести при мне его имя, мама словно отворила шлюзы, ее прорвало:

— Флоранс, деточка моя, я не хочу сказать ничего плохого о Морган, но для нас она не равноценная замена. Для Франсуа тоже… хотя он сам этого еще не понял.

Очко в мою пользу! Еще бы: невзрачная заурядная Морган на пятнадцать лет старше Франсуа и, должно быть, уже страдает от климакса, бедняжка. Меня всегда задевало то, что родители мужа видят во мне только мать будущего продолжателя их рода, но теперь я могу позлорадствовать: наш развод лишает их надежды иметь внуков.

— Мы очень расстроились, — с некоторой заминкой признается свекор. — Одиннадцать лет вместе — это не шутка. Мы так к тебе привыкли.

— Для нас ты была как дочь, — добавляет мама. Она не умеет вовремя остановиться и всегда говорит лишнее. — Заметь, против нее мы тоже ничего не имеем… Она добрая, заботится о Франсуа, и поскольку вы больше не были счастливы вдвоем…

Мы не были счастливы вдвоем? Вот оно что! Я почему-то этого не замечала, а Франсуа не успел меня просветить. Вероломное решение сделать явной свою тайную двухлетнюю связь он принял единолично, со мной этот шаг не обсуждался.

— Такова жизнь, — вздыхает свекор. Он из тех, кто считает разумным покориться судьбе — когда речь идет о других.

— Ты еще встретишь своего мужчину, — говорит свекровь, и непонятно, то ли она меня утешает, то ли хочет выспросить подробности моей личной жизни. — У тебя будут дети, а у Франсуа — уже нет.

Мне вдруг становится жалко этих стариков, которые разрываются между любовью к сыну и мечтой о внуках — как они станут их баловать, крестить, возиться с ними днями напролет.

— Ничего, — жизнерадостно заявляю я, — я одолжу вам своих детей! Вы станете для них приемными бабушкой и дедушкой!

Свекровь порывисто целует меня, растроганный свекор утирает слезу. Я довольна: свое место в этой семье я отвоевала, хотя мне немного стыдно, что цель достигнута не совсем честным приемом. Но ведь и со мной не церемонились: вынудили расстаться с квартирой, которая мне так нравилась, лишили удовольствия просыпаться рядом с любимым мужчиной, отняли друзей, теперь они стали друзьями Морган. В этом доме царит идеальный порядок, и оттого все выглядит уныло. Родители мужа — по сути старые зануды, но долгое время они были частью моей жизни, и я не хочу их терять. Поцелуй свекрови тешит мое самолюбие, слезы свекра возвращают уверенность в себе. В Анжанардьере я вновь обретаю свое прошлое, его даже Морган не сможет у меня отнять.

После обеда мама предлагает прогуляться. Мы всегда отправлялись на прогулку после обеда, если позволяла погода. Папа называл это «пищеварительным променадом», и, когда он так говорил, я с отвращением представляла, как бурлят наши кишки. Мы с Франсуа брели впереди, взявшись за руки, родители тащились за нами.

— Ты бы переобулась. Грязно, — советует свекровь.

— Я не захватила с собой другой обуви.

— Твои ботинки на прежнем месте, в чулане под лестницей.

Настал мой черед прослезиться. Мама и папа тоже по-своему верны нашему общему прошлому, сберегая всякие дурацкие мелочи.