Я помню, как считал блажью, когда одна моя подруга жаловалась, что после грибов несколько дней не может выйти на лестничную клетку, потому что сразу чувствует злобу соседей. Э-э-э, еще как! Офисы, казенные общежития часто переполнены дрянью. Что ты ешь, чем ты дышишь, с кем живешь, что делаешь—все это «настигает» тебя в трипе. То есть, конечно, всё это всегда и постоянно оказывает свое воздействие, но грибы заставляют тебя это осознать и прочувствовать тысячекратно.

Этот эффект, кстати, не совсем уходит, когда грибы покидают тело. Очевидно, что люди, не раз их принимавшие, обычно чувствительны к красоте, стараются жить ближе к природе и т. д. Ложь становится очевиднее. «Как-то так получается, что Психеделические вещества делают человека странно чувствительным к напыщенности, помпезности. Любой, кто начинает говорить с тобой «no-заведенному», с религиозным или политическим лицемерием, или тот, кто изображает энтузиазм по поводу того, во что сам не верит, выглядит так смехотворно, что невозможно сохранить серьезное лицо. Это, кстати, прекрасная причина, по которой ни одно правительство не потерпят населения, «заведенного» психеделиками».[16]

Насколько может обостряться чувствительность у человека, который ел грибы много раз… Без комментариев я хочу рассказать об Аполонии, дочери Марии Сабины. Та женщина, которая «направила» меня к ней, предупредила, что Аполония «зеркальна», что она отражает твои собственные проблемы. Среди прочего она рассказала, что у нее болела нога, когда она приехала туда в последний раз, и Аполония, хотя та ей ничего не говорила, стала тоже жаловаться на ноги… Я бы, скорее всего, забыл этот разговор, если бы со мной не произошло совершенно то же самое. Перед тем как приехать в Хуаутлу, я испытал сильный приступ боли в спине. Когда я добрался, внешне я двигался нормально, но боль часто вспыхивала. На второй день, когда я жил там (мои боли уже почти прошли), Аполония легла в постель, жалуясь на спину и показывая в аккурат на ту середину позвоночника, которая «взбунтовалась» у меня…

8. Чувствительность повышается не только вовне, но и внутри. Такой эффект энтеогенов часто называют «амплификацией», усилением. На самом деле все очень просто: трип часто проявляет внутренние состояния, разворачивает их на всю катушку. В психологическом состоянии обычно есть около-пороговые (для обыденного сознания) эмоции и мысли. Они могут проявляться как настроение и «тлеть» — тянуться — долго, не получая ни развития, ни разрядки. Обида, проглоченная неделю, а то и месяц назад… неслучившаяся любовь… придавленное, недодуманное понимание… незамеченная годовщина… Любое из них с началом трипа может взорваться, чтобы быть пережито глубоко и полно. Среди множества примеров я решил выбрать такой вот, драматический:

Zapatista consciousness.[17]

«Где-то в «Нельсон Экспресс» было закопано объявление о конференции в Паленке, посвященном состоянию дел в Чиапасе. Мой любимый Шон (он младше меня на тридцать лет) хотел поехать — и я, конечно, к нему присоединилась; я была в Паленке год назад и по-прежнему переживала восхищение и безопасность в присутствии Запатистас.

3000 человек со всего света приехали туда по приглашениям, и еще 3000 человек приехали сами… Вы можете представить себе атмосферу расширенною сознания на таких конференциях, во всех этих размышлениях о том, что мы можем сделать, чтобы помочь со стороны, ощущения глубокой связи между близкими умами, уже достаточно заинтересованными, чтобы проехать на машине два часа в жаркую субботу.

На следующий вечер я получила в подарок два длинных и толстых голубоватых гриба и еще один изогнутый грибок поменьше, цвета кориандра.

После того как мы разделили стакан грибного чая, мы договорились, что Шон отправится в палатку немного поспать, а я помузицирую и уберу в доме. Я делала обычные вещи с усиленным ощущением медитативного присутствия и раздражающим чувством скорости и желанием закончить. Потом я немного взгрустнула. Эти «кубенсис» только немного подняли меня над обычной линией и дали мне немного тошноты и онемелости. Музыка казалась не той, слишком размеренной. Я думала, чего ж это они такие «духовные», такие дорогие, такие желанные. Может быть, мне никогда не бывает их достаточно…

Когда я выбралась из дома под полную луну, я решила оставить свой маленький разум в доме и дать открытую дорогу большему разуму.

Я думала, что найду Шона отдохнувшим, наверное мечтающим, полным желания или любопытства поисследовать те идеи, которые мы обсуждали раньше, работы Виттгенштейна и Райла о самоидентификации и разные наши наблюдения о социальной когнитивности приматов… о том, что делают обезьяны.

Снег был таким твердым и хрустящим, что мне не нужно было идти по тропинке, и вместо нее я ступила прямо на чистое одеяло толщиной в метр, и пошла (казалось, как по воздуху) на высоте перекладин забора и верхушек фруктовых деревьев. О, каждому из вас понравилась бы эта часть…

О Боже, но там, в палатке, его всего перекрутило, он был весь потный и плачущий, испуганный настолько, что даже не мог вернуться в дом, полтора часа мучимый внутренней агонией.

«Весь мир — такое хреновое, хреновое место. Я думаю, я даже не рождался в этот мир. Мы—хреновые, хреновые существа, и я — хреновый, хреновый человек».

Его политическое отчаяние родилось из тою, что он заново узнал о Запатистас, об усиленном военном присутствии в северном Чиапасе, пяти сотнях лет поддерживаемом законом уничтожения людей майя и других индейцев. Одна женщина сказала: «Без моей земли я — плоть, ждущая смерти». Я тоже чувствую так.

Плач и завывания Шона, его глубокая скорбь эхом вырывались из палатки. Никакие объятия не могли его быстро успокоить. Никаких слов даже близко было недостаточно. Я, молчащая рядом с ним, мои тонкие руки, вряд ли были способны сдержать ярость мужчины… он ревел часы напролет.

Этот мастер печали перешел от личного к политическому отчаянию, говоря: «Я плакал, я плакал за себя, за них, я не могу никогда понять, почему я плачу. Меня бесят эти мощные организации, для которых уничтожить этих людей было бы в их лучших интересах. Я чувствовал, что они не знают, что такое видеть я чуять смерть. Я чувствовал, что мой Чокнутый Дух близок к Духу Запатистас, я видел смелость, по сравнению с которой моя бледнела, надежду, такую чистую и такую великую. Адский огонь…»

В конце концов, он успокоился рядом со мной. Держа его волосы, целуя его глаза… внутри я визуализировала, как говорил Гордон… нечто вроде пятимесячной интеграции смыслов, расстановки ценностей и следования той дороге, «что мне нужно знать».

Вокруг палатки начали петь койоты. Было поразительно, как они выли всю ночь, ужасно, ужасно долго, после того как мы замолчали. За нашей дверью пересекались лунные тени на снежном насте. Это не было «кайфом». И хотя было чувство единения и глубокого признания Другого в этом расширенном пространстве, это не было особенным экстазом. Мы не посетили это место философских абстракций.