с ней происходит что-то неправильное и страшное, но не в силах противиться, Находка повернулась медленно, как во сне, и ноги понесли ее вниз, к исполинскому колодцу, мечущему желто-оранжевые отсветы как огненные стрелы.

«Спеши, спеши, поторапливайся…»

Несколько шагов — и захватившее ее чувство незаметно облеклось в слова и получило голос.

Женский.

Знакомый до отвращения.

И он уже не просто звучал в голове, а вопил, заполоняя собой всё:

«Беги, беги, сюда, быстрей, перебирай копытами, ты, дура деревенская, грязная рыжая свинья, нажравшаяся помоев, место которой — в луже среди навоза…»

Еще несколько ступенек — и Находка с ужасом обнаружила, что кроме как повторять проклятья за этим голосом не способна более ни на что — любая иная мысль, не успев зародиться, пропадала в неистовом оре, как песчинка в пустыне. Да в самой голове ее словно началась песчаная буря: вой, муть, жар заполнили всё вокруг, ни охнуть, ни пожаловаться — ни даже помыслить об этом: все мысли тут же сдувает, как ураганом. Голос издевался, унижал, терзал, сочась ядом и презрением, но октябришна сейчас могла сопротивляться не больше, чем развернуться и сбежать: кусочек за кусочком, она будто растворялась в этом яде и желчи, теряя волю, разум и осознание себя. Белый Свет от края до края заполнился лишь злобным голосом Алии, ставшим ее второй натурой, раздавившей первую, и гремя в мозгу, подобно грому в железном сарае, он продолжал изощренно глумиться, колоть и кромсать.

«…сюда иди, кому говорят, тупая девка, пучеглазая жаба, корова постельная!..»

«Стельная… корова стельная… бывает… а не постельная» — пискнуло нечто далекое, испуганно сжавшееся в самом дальнем углу сознания, и тающая, исчезающая октябришна ухватилась за этот проблеск, как утопающий — за солнечный луч.

«Давай-давай, шевели лапами, ты, чувырла лесная, свиным рылом в калашный ряд залезшая, ничтожество криворожее, хабалка базарная, шалава подзаборная…»

Теряя себя и теряясь, царица с секунды на секунду была готова сдаться и поверить, что именно так всё и должно быть, что голос прав, что она — ничто, мерзость и грязь, и должна забыть себя и верить ему, только ему — если бы не едва слышный шепоток, упрямо твердящий где-то в глубине: «Стельная… корова стельная… стельная корова… не постельная… стельная… стельная… как у нас дома… стельная… постельной коровы не бывает… коровы не спят в постели… они спят в коровнике… как дома… дома… корова стельная… дом… стельная корова… дом… мой дом… Октябрь… стельная корова… не постельная… дом… Октябрь-батюшка… Октябрь… Октябрь-батюшка, помоги… помоги… помоги, миленький… от морока злого, от слова дурного… от мысли темной, от души черной… от руки недоброй, от сердца гадюки подколодной… от дела подлого, от тела холодного… из тлена вышло — в тлен ушло, тлен — в пыль, пыль — в быль, быль — в небыль, чур меня, чур меня, чур, в полдень ли, в полночь, утренняя ли зоря, вечерняя, полуночная ли, а тебе нет ни солнца, ни луны, змея Алия, твое дело — в твое тело, слово мое — ключ, ключ — в замок, замок — под порог…»

Находка не заметила, как несвязные, сбивчивые слова стали сливаться в заговор, пока не оказалась на верхней ступеньке последнего пролета. Ослепительно-оранжевый свет Пламени Сердца Земли ударил в привыкшие к тьме глаза, она остановилась, вскинула руки к лицу, защищаясь — и осознала, что она только что сделала. Исступленный голос колдуньи всё еще гремел и визжал у нее в голове, но теперь это был не хозяин, а перепивший гость, выставленный в сени охладиться и подумать.

Боясь поверить в случившееся, и оттого не переставая твердить заговор против морока, Находка окинула взглядом развернувшуюся перед ней сцену — и едва не упала.

Под ногами ее лежал карниз шириной метра в два, огороженный слева грубыми каменными перилами. В центре и справа перил больше не было, лишь оплавленные обрубки балясин торчали кое-где из пола на несколько сантиметров. Справа карниз сужался. Отходившая от него лестница змеилась спиралью вниз, прижимаясь к черной стене из блестящего, как зеркало, камня. А в непостижимо далекой глубине бездонного черного колодца шириной метров в двадцать беззвучно кипело, взметаясь и опадая, вязкое, тягучее, будто живое, пламя.

В центре септограммы, распластанный, как морская звезда, с закрытыми глазами неподвижно лежал Мечеслав. Чуть поодаль валялось несколько книг, флаконов, шкатулок и пустой мешок. По углам септограммы расположилось его содержимое — целый ассортимент преуспевающей лавки магических товаров. Но это была лавка после набега стада гиперпотамов: камни раскрошены, растения раздавлены в пыль, свечи расплющены, талисманы разбиты на осколки, раздробленные черепа — человеческие и не только — можно было узнавать только по россыпи уцелевших зубов… А в середине чертежа рядом с бесчувственным царем стояла Алия. В одной ее руке был нож, в другой — слабо мерцавший розовым прозрачный камень величиной со среднее яблоко. Из сердца колодца к нему тянулись красно-оранжевые нити, словно скрученные из Пламени Сердца Земли. Эфемерные, еле различимые, то и дело рвущиеся, они огненными струйками втекали в камень, выходили с другой его стороны — розовые и еще более тонкие, но в сотни раз более многочисленные — и пронзали тело колдуньи: руки, ноги, туловище, шею, голову…

Рывком откинув с лица волосы, Алия широко ухмыльнулась:

— А я уж думала, ты не придешь! Кишка тонка посмотреть в последний раз на своего Кондрашеньку — так ведь его звали перед тем, как выяснилось, что он — наследник Медведей? А до того каким было его имя — пятьдесят лет? Первый? Второй? Между первой и второй перерывчик небольшой!

Будто сказав что-то необъяснимо забавное, колдунья расхохоталась.

— Люблю красивые повороты сюжета! Откуда вышел — туда и пришел Кондрат свет Аниканович! Только на этот раз он будет первым, а ты — второй. Поверь мне, милочка, я бы охотно сменила порядок, но королевская кровь — часть финального ритуала. Куда деваться, эти книжки люди поумнее меня писали — и уж поумнее тебя, лапочка — это точно! Но ты не волнуйся, я тебе потом всё припомню. Хотя, отчего потом? Могу и сейчас — только немного позже. Когда закончу. Ты меня подождешь? Ты никуда не торопишься случайно?

И снова летописица расхохоталась, точно пьяница — своим шуткам, более никому не понятным.

«Пятьдесят лет назад?.. Пламя Сердца Земли?.. Костей… Это… это же Камень Силы! Как был у него! Да как она посмела!!!..»

Находка задохнулась, пораженная жуткой догадкой, хватанула воздух ртом, кровь ударила ей в голову, свет померк от нахлынувшей ярости,