к лестнице. Однако тут его ждала неприятная неожиданность, а именно – наглухо запертая дверь. Ему показалось, что он ударился в эту запертую дверь, как пойманная в мышеловку мышь ударяется о железные прутья – безнадежно и отчаянно.

Конечно, если в салон Карре зайдет случайный человек, всегда можно сказать, что он несет картину на реставрацию. Но если это окажется охранник, тогда все кончено.

О том, что дверь на черную лестницу будет заперта, можно было догадаться заранее. И Декоратор догадался, о, он догадался – и, более того, очень хорошо подготовился к этой неприятности: у него имелась отмычка. Но то ли руки его тряслись слишком сильно, то ли не хватало квалификации взломщика, но замок, объединенный с дверной ручкой, никак ему не поддавался. В отчаянии он выхватил из кармана припасенную заранее отвертку и стал выкручивать замок. Ручка оказалась съемной, как в сумасшедшем доме, и упала прямо ему в руки. Однако замок заклинило, и дверь превратилась в неодолимую преграду.

Декоратор замер в ужасе. О матерь Божья, он погиб! Сейчас его схватят, бросят в тюрьму, подвергнут пыткам…

– Бонжур, мсье, – раздался за его спиной чей-то доброжелательный голос.

Декоратор судорожно обернулся. За спиной его стоял средних лет мужчина с простым лицом, в руке он держал чемоданчик, в каком обычно носят инструменты. Может, это был уборщик, или музейный водопроводчик, или что-то в этом же роде, такое же раздражающее и незначительное и уж, во всяком случае, совершенно неуместное сейчас. Но уместное оно там или неуместное, а отвечать все-таки придется. Впрочем, парень, кажется, простой и наивный, может, удастся обвести его вокруг пальца.

– Доброе утро, – повторил водопроводчик или кто он там был на самом деле.

– Не очень-то оно доброе, – проворчал Декоратор, вороватым движением пряча в карман дверную ручку. – Хочу выйти, а не могу – куда-то делась ручка от двери.

Пролетарий поскреб в подбородке.

– Действительно, – сказал он с удивлением, – ручки нет. Но ничего, этому горю мы уж как-нибудь поможем.

Не мешкая, он вытащил из чемоданчика отвертку и плоскогубцы и сноровисто вскрыл дверь.

– Вот так, – сказал он, очевидно, очень довольный, что дело решилось так просто. – И войти можно, и выйти.

– Благодарю, мсье, – проговорил Декоратор, стараясь не показывать свою радость, – вы мне очень помогли.

Стараясь не слишком суетиться и держать Джоконду так, чтобы ее нельзя было разглядеть, он подхватил картину и стал спускаться по лестнице. Шаги его гулко отдавались в воздухе, водопроводчик молча глядел ему вслед.

Господин Декоратор знал, что будет дальше. Если Бог по-прежнему на его стороне, его неожиданный спаситель отвернется, да и пойдет по своим делам. А если в дело все-таки вмешался дьявол, водопроводчик сейчас окликнет его и спросит: «Мсье, а что это вы несете?» И тогда надо будет что-то отвечать. Можно, конечно, ответить со всей возможной вежливостью, что это не его собачье дело, но такой ответ, скорее всего, вызовет некоторые подозрения. Водопроводчик поднимет шум, явится охрана, картину у него отнимут, а дальше… Ему даже подумать было страшно, что именно случится дальше.

Итак, если его спросят, очевидно, придется сказать правду. То есть не всю правду, конечно, но по меньшей мере половину. И что же он скажет, интересно? А вот что! Он скажет, что несет картину на реставрацию. Да, именно так, на рес-та-вра-цию. Люди простые благоговеют перед сложными учеными словами, а реставрация, вне всяких сомнений, есть слово весьма и весьма ученое.

Однако к вящей его радости, говорить ничего не понадобилось: очевидно, дьявол был сегодня не в силе, или, может быть, просто отвлекся на какие-то другие, более важные дела. Так или иначе, его никто не окликнул – видимо, водопроводчик просто пошел своей дорогой.

Судорожно выдохнув – оказывается, все это время он не дышал – Декоратор остановился на первом этаже, опустил картину на пол и освободил ее от защитного стеклянного короба и рамы. Бросив ненужные теперь аксессуары прямо на лестнице, он снял с себя блузу, трясущимися руками закутал в нее картину, подхватил и немедля вышел во внутренний дворик. Пройдя сквозь него, он миновал галерею, затем еще один двор, и направился к главному входу. Именно здесь ждало его основное препятствие – собаколицый охранник. Мимо такого не пройдешь просто так, это все равно, что пройти живым мимо трехголового адского пса Цербера, который, как известно, с охотою пускает всех в мир теней, но никого не выпускает обратно.

Как же он решился похитить Джоконду, зная, что впереди возникнет такой заслон, такая почти неодолимая преграда? Может быть, он прятал в кармане небольшой револьвер «бульдог», каким велосипедисты разгоняют докучных собак, и который вполне годится и против адского пса, охранявшего музей – особенно, если выстрелить ему сначала в один глаз, а потом и во второй? Увы, стрелять он категорически не мог, чтобы не поднимать лишнего шума. Тогда что же он намерен был предпринять? А вот что! Прежде, чем идти выручать из музейного плена божественную Мону Лизу, он изучил привычки всех охранников на главном входе. В выходные по утрам собаколицый страж с завидной регулярностью отлучался со своего поста, чтобы набрать ведро воды, намотать тряпку на швабру и вымыть вестибюль. Он был большой педант, этот собаколицый, и всегда уходил с поста за водой без пяти минут восемь.

Декоратор взглянул на часы. На них было без пяти восемь. Это значит, что у него ровно три минуты. За эти три минуты ему предстоит сделать двести шагов, чтобы очутиться за пределами главного входа. Если кто-то остановит его хотя бы на полминуты, он опоздает – музейный Цербер вновь займет свое место, и тогда мимо него не проскочит даже мышь.

Господин Декоратор вдохнул поглубже, перехватил поудобнее закутанную в блузу картину и быстрым мерным шагом двинулся к главному входу…

* * *

Как известно, все прогрессивное человечество терпеть не может понедельники. И человечество в этом смысле вполне можно понять. Все отлично знают, что понедельник знаменует собой начало рабочей недели, а, значит, каторжных трудов, тщетной суеты и всяческих беспокойств. В понедельник выходные еще только отдаленно маячат на линии горизонта, притом так далеко, что, кажется, их и вовсе не разглядеть, а, значит, впереди нас ждет целая неделя страданий и мук.

Однако охранник Лувра мсье Пупардэн расходился во взглядах с прогрессивным человечеством: он терпеть не мог вторников. И его, как ни странно, тоже можно было понять. Все дело в том, что в музеях именно вторник – начало рабочей недели, то есть как раз со вторника начинается