Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Георгий Константинович размышлял о том, как донести до Иосифа Виссарионовича все, что он сегодня услышал. Он понимал, что, несмотря на абсурдность просьбы, не сможет отказать кинооператору и умолчать об этом. Сталин должен знать, что случилось в Самарканде. Если он сочтет нужным ничего не предпринимать – что ж, это его выбор. Но что-то подсказывало генералу, что вождь не станет смеяться. Не станет, потому что считает Тамерлана уникальной личностью.
А ведь он и правда был уникальным полководцем. Георгий Константинович подумал, что не знает о жизни Тимура почти ничего – так, общие факты. Вот закончится война – а она обязательно закончится, – и тогда он займется самообразованием, прочитает о Железном хромце. Наверное, у него была очень интересная биография.
Глава 4
Кеш. 1336 г.
Эмир Тарагай мчался по пыльной серой дороге, подгоняя своего гнедого. Он хотел вернуться в Кеш засветло. Мысль о том, что любимая жена, возможно, сегодня подарит ему сына, грела душу, и всадник прижимался к угольной гриве своего скакуна и шептал ласковые слова, будто скакун мог услышать своего хозяина.
Тарагай подумал, что в роду Чингисидов (все-таки Чингисхан их родственник, пусть и очень дальний) сегодня прибавится: родится еще один воин.
Он был уверен: будет мальчик. Об этом говорил и местный колдун, прижимая к узкой костлявой груди жилистую коричневую руку.
«У ребенка должно быть звучное имя», – решил Тарагай, с нетерпением вглядываясь в даль и думая о том, что сегодня утром его поразил необычно красный, кровавый закат.
Селения Кеш, укрывшегося среди высоких гор, еще не было видно. Всадник миновал небольшую зеленую долину, въехал в алычовую рощу с едва раскрывшимися почками, мирно раскинувшуюся возле ручья с хрустальной водой, и издал радостный возглас, наткнувшись на камышовую юрту. Это было жилище его друга и помощника, а совсем неподалеку, в каких-то десяти метрах, возле шумливой реки, Тарагая ждал родной дом.
Всадник лихо подскочил к жилищу, спешился и, отпустив коня пастись, заглянул внутрь. В юрте было жарко, так жарко, что мужчине показалось: кто-то поднес к его лицу пылавшую головню. Глиняный светильник едва освещал скромное жилище. В сумерках он едва разглядел неподвижное тело жены на овечьих шкурах и суетившуюся возле нее старуху-повитуху.
Увидев хозяина, повитуха замахала руками и быстро заговорила:
– Нельзя, нельзя, уходи, уходи.
Жена шевельнулась, будто очнувшись от забытья, и застонала. Тарагай медлил, и старуха злобно сверкнула щелочками глаз.
– Я же сказала – уходи.
А потом добавила более миролюбиво:
– Снаружи подожди. Позову.
Ему хотелось закричать на нее, ударить, но мужчина сдержался, лишь послушно вышел, вдохнув живительный свежий воздух.
Снова раздался стон, и Тарагай, закрыв лицо руками, сам застонал от бессилия, от невозможности помочь любимому человеку. А потом послышался жалобный кошачий писк, и из юрты вынырнула повитуха.
– Сын у тебя. Заходи.
Тарагай провел рукой по лицу, смахивая капли пота, и вошел в дом. Жена белым пятном лежала на шкурах и тяжело дышала. Рядом с ней шевелилось что-то красное и крошечное.
Повитуха ловко подхватила младенца и поднесла его Тарагаю.
– Вот, гляди. Богатырь какой.
Мужчина бережно взял горячее тельце, и ребенок заплакал, словно протестуя.
– У него белые волосы, – гордо сообщил отец старухе. – А еще сгусток крови в кулачке. Он будет хорошим воином.
Повитуха закивала, и ее дряблые щеки затряслись.
– Все мы знаем, что у нашего Чингисхана при рождении тоже были белые волосы и сгусток крови, – прошамкала она.
Тарагай кивнул: