проткнули всего и везде. Даже ниже пояса где самое важное…Преодолев слабость поднимаю руку, шевелю пальцами и вижу то чего быть в принципе не может. Рука очень слабо, почти неразличимо светится. Боли нет, пальцы, в которых как я помню были иглы, относительно легко двигаются. Рука тоже.

Значит всё-таки… Иглы мне или привиделись, или их удалили. Но если удалили, то… Должно быть больно. Такие раны без последствий не остаются. Зажить не могло, особенно в моём состоянии. Я что, снова в другое тело попал? Может быть. Смог один раз, почему бы и во второй не изобразить.

— Крыса! — восклицает голос. — Жирная какая. Лови!

— Сам лови, — хрипит старик. — Она здоровая как овчарка. Такая сразу грабли отгрызёт. А как я потом без пальцев? Да и зараза с ядом попадёт. Заболею, фашисты проклятые, чтоб они позеленели, сразу поймают.

— А ты её палкой, Осип Иваныч! Давай, дорогой. Нам мяса на неделю хватит. Меня от тушёнки и консервов уже выворачивает. Свеженинки хочу.

Что за бред? Какая к чёрту свеженина? Где я вообще? Что… Как?

Где-то совсем рядом начинается забег. Слышится удар, верещание крысы, возня, оханье…

— Взяли! Ух и здоровая. Молодец, Осип Иваныч. Настоящий охотник. Такую зверюгу одним ударом.

— А ты учись, вот помру кто о тебе заботиться будет.

— Я человек науки. Мне жалко зверушек убивать.

— А суп с мясом жрать не жалко? А кашу? Так уминаешь, что за ушами трещит. Всё, профессор, пора уходить. Сейчас сборщики придут. И если мы с тобой этим фашистским гнидам попадёмся, то худо нам будет. Особенно мне. Давай, профессор. Собирай добычу и...

— Здесь девушка, — выдыхает судя по голосу профессор. — Смотри, Осип, живая. Да как же ты выжила, бедняжка. Надо…

— Помогите… — пищит судя по голосу Маришка.

— Сейчас, дочка, сейчас, — причитает Осип. — Это же чудо Господне. Из ада вырвалась и живая. Марта, тварь германская, чтоб тебя черти в аду раскалённой кочергой дрючили за то что наших детей так мучаешь. Убью собаку. Вот только подвернётся она мне, так я ей шею сломаю.

— Или повезло, или сейчас станет ещё хуже, — закрыв глаза выдыхаю.

Долго собираюсь, но понимая что сейчас уйдут подаю голос. Зову эту странную парочку, Маришку, Белку. Зову, но помощи не дожидаюсь. Сознание гаснет…

****

Просыпаюсь в полутёмной комнате. Сажусь и первым делом вижу спящих под одним одеялом девушек. Осматриваю себя, ощупываю… С ужасом понимаю что на мне нет волос. Нет вообще, даже ресниц.

Зрелище наверное… Наверное похож на Скромника. Тощий, длинный… А как?

С трудом разглядываю руки, но кроме клейма с номером двенадцать ничего не нахожу. Повреждений нет, но стал я ещё тоньше. Даже не обтянутый кожей скелет, а вообще непонятно что. Девушки же…

Подползаю к ним, поднимаю одеяло и вижу… Нет, волосы они не потеряли. Немного похудели, что заметно по Маришке. Но… Они так же как и я светятся. И это странно.

— Радиация? — укрывая девушек спрашиваю. — Да поди откуда в сороковых. Если в сороковых. Или… Запах… Чем так… Чем так пахнет?

Пахло на самом деле замечательно. Супом… И чем-то ещё, более приятным. Тёплым металлом? Не понимаю почему я решил что именно им, но… Бред какой-то. Однако от таких ароматов, сидеть спокойно не могу.

Сглатывая и облизываясь встаю, прижимая руки к ноющему животу шаркаю вперёд и осматриваюсь. Комната впечатляет. Не скажу что чисто, но… На полу ковёр, у стены диван. В одном углу иконы и кресты, в другом потрёпанный портрет Ленина, значки, медали и фотографии вырезанные, точнее вырванные из газет. На стене нарисовано окно… Я…

— О, сына, проснулся, — возникает в комнате человек. — А я уже переживать начал. Ты как?

— Я? — глядя на стоящего в тени неизвестного спрашиваю.

— Пойдём, девчонки наши пусть отдыхают. Светочку и Катеньку я кое-как накормил, а вот ты совсем плохим казался. Уже икону хотел к тебе прикладывать, а ты очнулся. Пойдём…

Осторожно шагаю за неизвестным, выхожу из комнаты и попадаю в более освещённый небольшой коридор. Где имею честь созерцать бородатого и лохматого как домой Нафаня деда. Пожилого, но судя по телосложению крепкого. Даже слишком крепкого. Дед же прихрамывая бодро шурует вперёд, резко сворачивает налево и выглянув улыбается.

Странный он. Слишком для этих мест здоровый и весёлый. Накачанный как культурист. Левый глаз постоянно закрыт, правый как будто блестит. Во рту золотые зубы. Очень странно…

— Ты проходи, не стесняйся, — мешая в кастрюле сводящее с ума ароматом варево тараторит дед. — У нас тут с Михал Андреевичем всё просто. Как можем так и выживаем. А ты меня не узнаёшь?

— В голове каша… Пытки, падение…

— Эх, Коля… — наливая половником в кружку суп вздыхает дед. — А я тебя сразу узнал. И Светку, сестру твою тоже. Супчик... А вот кашу тебе нельзя. Загнёшься сразу. Пока жиденькое. Садись, пей супчик, а я чайку организую. Настоящего! С сахаром. Садись…

Коля? Света? Сестра? Вообще ничего не понимаю. Что…

Не спорю с дедом, сажусь за стол, получаю суп, как вдруг… Дед падает на колени, хватает меня за руку и прижимает к голове…

— Ты чего…

— Сына, прости. Я же вас двоих сберечь обещался. Я же как лучше хотел. Думал здесь лучше будет. Пропаганда эта чёртова. Поверил… Каюсь. Но ты здесь! Они тебя не убили. И Света с тобой. А я вас ждал. Десять лет по катакомбам этим проклятым лазил искал. А вы на голову нам свалились. Не зря молился. А профессор этот не верил. Всё говорил что я из ума выжил.

Ясно… Дед повёрнутый. С ним лучше не спорить. А где профессор?

— Сына, прости дурака… — размазывая по моей руке слёзы стонет старый. — Не знал…

Да твою мать… Совсем чердак уехал. Хотя чёрт с ним. Пусть лучше этот долбанутый чем Марта.

— Всё хорошо… Пап… — второй рукой глажу деда по голове. — Я тебя помню… То есть… Я кажется память потерял…

— Что эта курва с тобой сделала?! — вскакивает дед. — Я с неё десять шкур спущу. Пытала? Не молчи!

— Мозги поджарила… — понимая что дед совсем того, морщась выдаю. — Ты лучше расскажи как ты здесь? Сколько мы не виделись? Десять лет? И ты…

— И я всё