Когда дочка в колыбели спит, мне неспокойно. Пусть пока рядом побудет, пусть чувствует, что я ее люблю, пусть каждый день это слышит.

Этих слов больше никто от меня не дождется, только Полина, счастье мое.

— Не спишь, Вер? — в комнату вошла подруга, и кивнула мне, заметив, что Поля спит.

— Сейчас, тихо, Поля только что успокоилась.

Встала, боясь, что потревожу дочь, и вышла в коридор вслед за Катей, которая последние дни сама не своя. И пугает меня, тоже не самую нормальную в этой квартире. Кажется, среди нас троих обычный, здоровый человек лишь один — трехмесячная Полина.

И это говорит отнюдь не в нашу с Катей пользу.

— Что такое?

— Вот, читай. Я, как получила, сразу к тебе пришла, но это, конечно, кошмар как невовремя.

Я закатила глаза от вида смартфона Кати, который она мне протянула. Мерзкая штука, выкинуть бы этот телефон в окно! Он как из фильма ужасов, в котором какой-то предмет одни несчастья приносит, а мне этот телефон много крови выпил. Проклятая штука.

— Что там?

— Насчет квартиры. Нас выселяют, — Катя недовольна моей реакцией, она в последние дни вообще всем недовольна.

Твою мать!

«Добрый вечер. Екатерина, просим вас в трехдневный срок освободить квартиру. По аренде сделаем перерасчет, за это не беспокойтесь. К нам приезжает племянник, потому срок мы продлить не можем. Удачи» — прочитала я сообщение от хозяев квартиры.

И поняла, как мы встряли. Всего три дня, а потом… а что потом? Не найдем квартиру — окажемся на улице, и ладно бы вдвоем, но есть ведь Поля.

— Я так поняла, что уговаривать повременить бесполезно, нас ведь предупреждали, что в любой момент попросят съехать. Повезло, что часть денег вернут, мы же без договора аренды живем. Вер, что делать будем?

— Нужно искать новую квартиру. Эту же нам сдали. Кинем клич по соседям, может, какая-нибудь бабушка нас пустит, — пытаюсь сообразить, но мозг отказывается предлагать креативные варианты, эти дни меня доконали, выжали, как лимон, и лишь мякоть осталась, которая высыхает.

— Не пустит нас никто! — поморщилась Катя. — Нас не любят, если ты не заметила. Только тетя Люба общается, остальные… ну, ты сама заметила.

Да, остальные соседи нос воротят, только я привыкла к этому. Дома похожая ситуация была — осуждали из-за мамы, якобы по моей вине заболевшей. Знали бы они… но эти-то не знают ничего, а на мои приветствия кривятся.

— Объявления с утра распечатаю, и расклею. Любят, не любят, но если у кого-нибудь есть свободная комната хоть на время, то пустят. Не бесплатно же. А ты в интернете посмотришь, пообзваниваешь риэлторов, — оживилась я, ведь не бывает безвыходных ситуаций, и у нас не всего три дня, а целых три дня в запасе. — Странно, конечно, что нас не любят, я только поняла это.

— Так здесь бордель был, в этой квартире, — хихикнула подруга. — Нас потому и пустили, документов не спросив, я им за это десятку накинула, и лишь свой паспорт показала мельком, запретив копию снимать и фотографировать. Ну и соседи тоже уверены, что мы проститутки, вот и не любят.

Закрыла глаза, чтобы не видеть веселого лица Кати. И она говорит мне это сейчас! Что мы… что моя дочь живет в бывшем борделе! Да мне и трех дней не надо, все сбережения соберу, попрошу авансы у родителей учеников, и завтра же съеду.

Вот только куда?

Бордель… ужас какой!

— Да не расстраивайся ты! Вер, ну где мне было квартиру искать тогда? Мы в чужом городе, ты сама не своя была на моих руках. По первому объявлению позвонила, объяснила ситуацию, что документов нет, но платить обещаем без задержек, и меня на осмотр пригласили.

— Бордель! — шумно выдохнула я. — Кать, так ведь это у меня паспорт липовый, не у тебя! Уж могла бы и договор составить, у тебя-то паспорт с собой. И сейчас что нам мешает снять квартиру на твое имя? Ничего ведь не мешает! Да даже необязательно официально все делать, с договором, но бордель, черт возьми?

— Нет, пусть меня тоже мертвой считают, — весьма агрессивно ответила Катя, чем удивила меня.

— Ты же сама предлагала, что пора нам…

— Не пора. Я глупость сказала. Не пора! — повысила она голос, и я шикнула в ответ, чтобы потише была.

Странная Катя какая-то. То предлагает перестать прятаться, зная, что я не соглашусь. Зато теперь сама почему-то хочет продолжать в тени оставаться. Почему, интересно? Ей не от чего прятаться, в отличии от меня, ведь нет у подруги такого прошлого.

Бросила ведь все, со мной уехала влегкую, даже вещи не взяла, даже украшения, от бабушки доставшиеся. А я в таком шоке была все это время, что так и не додумалась спросить: а почему?

— Ладно. Но нам может и не повезти так, как с этой квартирой, и паспорт предъявить придется, — я пытаюсь быть рассудительной, варианты просчитать, но вся эта ситуация мне не нравится. — У меня дешевая подделка, а не паспорт, да любой мало-мальски адекватный человек сразу раскусит, что это подделка. Кать, если что, придется все же тебе свой предъявлять. Мы ведь не в розыске, не преступницы какие-нибудь, и нет смысла так прятаться.

Поверить не могу, что это я уговариваю подругу выйти из тени, а не она меня. Я бы давно документы восстановила, если бы не все проблемы, что на меня свалились: сначала мне отвратительно было даже вспоминать обо всем, что случилось, а затем я поняла, что не хочу больше быть Вероникой Евгеньевной Гарай.

Имя не мое, отчество тоже, да и фамилия… она ведь по семье дается, а Гараи мне не семья.

А затем я узнала, что жду ребенка, и все стало еще сложнее.

— Это ты не прячешься, а вот я… нет, Вера. Но объявления ты можешь распечатать, да и по сайтам с недвижкой неплохо порыться. Но никаких договоров, никаких документов — ни твоих, ни моих. Мы обе мертвы, ты сама этого хотела, помнишь? Или от Влада ты больше не прячешься?

Влад.

Имя горечью отдает, виной полынной и, немножечко, триумфом, что он хоть сколько-то наказан. Пусть и всего день в больнице провел, я ведь узнавала. Как чокнутая обзванивала все по списку, притворяясь его секретаршей, и выяснила, что могла: по сути, ничего о его состоянии, но самое главное мне сказали — его выписали, он дома.

Жив. Слава Богу, жив, иначе как бы я жила на этой земле, зная, что нет его?!