мои татуировки. Они показались детям забавными. Дети спросили: «Кто поставил тебе клеймо?»

Одна женщина рассказала мне свою историю. Пока она говорила, она отвязала своего внука от спины и начала кормить его грудью. Ее дочь (мать ребенка) в Гвинее заподозрили в том, что она является повстанцем, из-за ее племенных татуировок. Ее убили.

Вдруг один из тех мужчин, с которыми я пришла, подошел ко мне и протянул руку. «Пора идти. Вставайте, пожалуйста».

Я услышала спор.

Это был спор о переезде в другой лагерь. Беженец не хотел уезжать.

Мне сказали, что некоторые беженцы требуют, чтобы их отправили в определенный лагерь, потому что они думают, что смогут найти там членов своей семьи.

Мы прошли мимо спорящих к автомобилю.

Я увидела мужчину, который стучал по стене.

Мой сопровождающий закричал: «Заблокируйте дверцу!»

Я не чувствовала себя испуганной. Мне было жаль людей в лагерях, а также сотрудников УВКБ, которые не могли удовлетворить все нужды всех беженцев. Когда беженцы возмущены, в этом иногда винят сотрудников УВКБ. Но эти сотрудники сострадают жертвам войны.

Трудно быть готовым, когда количество беженцев и ситуации все время меняются. Слишком многим людям требуется помощь для выживания. Многим детям, которые собираются в школу, нужно медицинское внимание – вакцинация.

Беженцев – 22 миллиона. Два месяца назад я не имела об этом ни малейшего представления.

Нам надо помочь тем, кому приходится бежать, чтобы выжить.

Проблемы и числа будут только расти до тех пор, пока мы не остановим эти войны.

У многих детей в лагере Ватерлоо чесотка. Но я лучше заражусь, чем просто подумаю о том, чтобы вырвать свои руки из рук этих маленьких детей.

И надо понимать, что это – всего лишь одна из множества проблем, с которыми живут здешние дети. Видимые условия жизни не назовешь хорошими. Откровенно говоря, они ужасны. Я уверена, что бÓльшая часть самого плохого просто не видна.

Здесь дети хватают тебя за руки и идут с тобой, улыбаясь и напевая. У них нет ничего. Они в рваной грязной одежде. И они улыбаются.

Я только что вернулась в свой номер, где ночую. Вымыла лицо и руки. Долго смотрела на руки.

Позже в этот же день я отправилась в лагерь для потерявших конечности, где было много перемещенных лиц, поддерживаемых другими неправительственными организациями.

Последние несколько минут я, находясь там, просто держу в руках ручку.

Я не знаю, что писать. Хотя нет, знаю. Я зла. Я ненавижу людей, сделавших это. Я ненавижу, что страдают все. Инвалиды, беженцы, перемещенные лица, люди, живущие в разрушенных войной деревнях, – все. Так много пытающихся выжить, в то время как те, кого они любили, были искалечены или убиты. Никто не живет так, как жил до ОРФ (повстанческая армия, которая позже развилась в политическую партию. – Прим. ред.). Я не понимаю, как это может продолжаться. Как моя страна может заявлять, что идет на помощь всем нуждающимся странам, когда все здешние люди проживают каждый день, зная, что нет справедливости, нет возмездия, нет настоящего мира.

И как вы можете говорить этим беженцам начать снова строить свою жизнь, когда они уверены, что повстанцы просто-напросто снова ее разрушат?

Мужчина рассказал мне историю о том, как он потерял руку (от локтя). «Потерявшие конечности – счастливчики. Мы остались живы, но не все – многие умерли от потери крови или инфекции».

Самым молодым инвалидом, с которым я познакомилась, была годовалая девочка. Ей было три месяца, когда ей отрезали руку и изнасиловали ее мать.

Так много людей.

Молодой мужчина, с которым я немного посидела, рассказал мне свою историю. Он был бизнесменом. «Я сплю на полу. У меня недостаточно еды. Я благодарен за то, что остался жив, но я никогда не смогу вернуться домой. Как я снова смогу начать торговать?»

У него был взгляд, который я никогда не смогу забыть: потрясенный, отчаявшийся, травмированный.

Мужчина без кистей рук понимал, что я здесь для того, чтобы попытаться помочь. Меня представили как женщину из Америки, которая находится здесь, чтобы собрать информацию и рассказать в США.

Еще никогда в жизни я так не желала добиться успеха.

Мужчина без кистей протянул руку и улыбнулся мне. Я пожала его запястье.

Мне неловко было находиться среди таких смелых людей.

Ужин в доме УВКБ

Этим вечером на ужин были рыба и салат.

Это было большой роскошью. Я была благодарна, но с трудом могла есть. Я чувствовала себя такой опустошенной.

К нам присоединились личные охранники. Два с половиной часа мы обсуждали проблемы. Каждый рассказывал о тех проектах, которыми занимается, или о важных событиях, свидетелем которых стал.

Обсуждалось очень многое (слишком многое для того, чтобы я смогла это записать), и все было задокументировано сотрудниками УВКБ.

Мужчина из Иордании сказал: «С любовью и толерантностью возможно все».

Это такое прекрасное чувство – сидеть с разными сотрудниками со всего мира: разного возраста, пола, национальности. И все по разным причинам начали работать с УВКБ.

Некоторые сотрудники УВКБ сами когда-то были беженцами.

Они говорили о мальчике, которого я видела в транзитном центре Джуи. Кто-то прокомментировал:

– Мальчик с умиротворенным лицом.

– Может быть, это была не огнестрельная рана.

– Может быть, он очень сильно упал.

Одна женщина сказала: «Он не выкарабкается».

Это не должно было бы удивить меня, но я удивилась.

Некоторые обитатели лагерей умрут без должного лечения в больнице. Нам нужны согласования из Женевы (УВКБ). Все это занимает время.

Мне объяснили, что в лагерях есть другие жертвы, случаи которых часто не обсуждаются. Я никогда не читала и не слышала о том, что они открыли мне. Многих беженцев заставляли калечить людей. С ружьем, приставленным к их голове, или с ножом, приставленным к их боку. Им давали ржавые клинки или острое стекло. Их заставляли отрезать кисти, ступни или целиком руки и ноги людям, которых они знали, очень часто – членам семьи.

Эти люди сходят с ума. Они больше не способны действовать. Во многих случаях они просто не могут жить с чувством вины. Психологическое консультирование для них почти совершенно недоступно. Едва-едва хватает средств для физического выживания, что уж говорить о помощи в их психическом и эмоциональном восстановлении.

Я могу видеть, как беженцы изо всех сил стараются заботиться друг о друге.

Я хочу написать что-нибудь до того, как отправлюсь спать. Но я не могу. Я шокирована.

Вторник, 27 февраля

Громкий стук в дверь разбудил меня. Семь утра. Сегодня я уставшая. Я волновалась,