В это время из деревни Аржановки Льговского уезда Курской губернии в северную столицу уже ехали ее крепостные люди. Поезд из трех экипажей, поставленных на полозья, быстро двигался к Санкт-Петербургу по накатанному зимнему тракту. Одну повозку от пола до потолка наполняли всевозможные домашние заготовки: битая птица, молочные поросята и ягнята, кружки замороженного молока, мешки с крупами, емкости с соленьями и вареньями.

Возможно, для полного отдохновения Анастасии сейчас не хватало именно маринованных опят, собранных в аржановском лесу и закатанных в банку лично ее горничной Глафирой. Но, наверное, еще лучше было бы, если б служанка сама подала ей эту еду, посыпав грибы мелко нарубленным луком и сопроводив по своему обыкновению какой-нибудь смешной прибауткой вроде: «Наши опята – молодцы-ребята, утром срежешь, ввечеру уж новые растут!» или «Как у нас в Рязани есть грибы с глазами. Их едят, а они глядят!»

Из-за Глафиры разразился настоящий скандал, когда Анастасия готовилась к поездке в Вену.

Она непременно хотела взять горничную с собой и много рассказывала о ней Турчанинову: как Глафира, будучи десятилетней девчонкой, нянчила ее, вышедшую едва из младенческих пеленок; как по вечерам сказывала ей русские сказки; как лечила от болезней, зная от своей бабки, деревенской знахарки и колдуньи, разные заговоры, обереги и рецепты народной медицины; как умело и храбро действовала она во время путешествия по Крыму.

Статский советник пожелал взглянуть на эту уникальную женщину, и Глафира была ему представлена. Вывод Петр Иванович сделал быстрый и безоговорочный. Если госпожа Аржанова намеревается сходу провалить операцию «ПЕРЕБЕЖЧИК», то лучшего способа, чем взять горничную с собой, у нее нет. Анастасия взвилась было, но секретарь Кабинета Ея Величества остался непреклонным. Он доказал ей, что совершенно невозможно ни по внешности, ни по манере поведения выдать Глафиру за польку, за немку или за представительницу какой-либо другой европейской национальности, кроме русской. Нос картошкой, темно-голубые глаза с хитринкой, довольно широкие скулы, круглое лицо, волосы цвета спелой ржи и кряжистая рослая фигура – такой облик, характерный для жителей Среднерусской возвышенности, имела Глафира, и потому о новом путешествии со своей обожаемой госпожой даже не стоило и заикаться.

При прощании они обе расстроились.

Анастасия смахнула слезу со щеки, а Глафира рыдала в голос. Хотя давеча в полночь, при свете луны, она раскладывала карты, гадала на барыню, и все выходило отлично. Какой-то бубновый король ждал Анастасию Петровну с нетерпением, валеты беспрекословно подчинялись ее воле, дорога в оба конца лежала гладкая, ровная, без малейших остановок и препятствий. Но то было обидно горничной, что вдова подполковника Аржанова, сама себе хозяйка, женщина разумная и строгая, вдруг послушалась какого-то невзрачного господина с глазами круглыми, как у филина, за толстыми стеклами очков, и ее, служанку верную, впервые с собой не взяла.

Так причитала Глафира.

У нее за спиной стояли, мрачно насупившись, два других крепостных человека Анастасии. То были муж горничной Досифей, лакей, истопник, садовник, сторож и вообще на все руки мастер, и сын ее Николай, рослый малый восемнадцати лет от роду, приставленный к лошадям, но в Крыму научившийся обращению с огнестрельным оружием и теперь мечтающий о военной службе. Досифей держал в руках освященную в деревенской церкви маленькую иконку с ликом Иисуса Христа в латунном позолоченном окладе и с латунной же тонкой цепочкой. Чувствуя, что прощание затягивается, Глафира трижды поклонилась барыне в пояс, перекрестила ее и, взяв у мужа иконку, повесила Аржановой на шею.

Молитвы ли доброй Глафиры, колдовские ли ее заклинания и гадания на картах хранили Анастасию в прошлогодних ее перипетиях, это теперь значения не имело. Торопясь расстаться с венским наваждением и забыть доктора Дорфштаттера, она переехала в особняк Земцова и стала ждать прибытия санного поезда с людьми из родной Аржановки. Для бодрости тела и духа каждый день перед обедом Анастасия выходила из своего жилища и совершала длительные прогулки по Невскому проспекту.

Если она поворачивала от особняка направо, то быстро добиралась до Адмиралтейства, если же поворачивала налево, то мимо Аничкова дворца, по одноименному с ним мосту через реку Фонтанку шла к Литейному и далее – к слободе лейб-гвардии Преображенского полка, в то время еще застроенной не каменными, а деревянными домами.

Невский проспект был прекрасен.

Государыня неустанно заботилась об украшении столицы. При ней в городе, чье население уже достигало двухсот тысяч человек, воцарился новый европейский стиль – строгий и величественный классицизм, пришедший на смену вычурному барокко, столь любимому прежней императрицей, дочерью царя Петра Великого Елизаветой. Невский с его идеально прямой, вытянутой перспективой, заканчивающейся сверкающим шпилем Адмиралтейства, естественным образом стал главной улицей столицы, воплощающей этот стиль в наиболее полной мере.

Его широкая мостовая, его тротуары, покрытые каменными плитами, его роскошные строения с колоннадами, галереями, портиками, башенками, фигурными литыми решетками, его знаменитые липовые аллеи, тянувшиеся по обеим сторонам мостовой от Аничкова моста до эспланады Адмиралтейской крепости – все это как нельзя лучше говорило о мощи и богатстве Российской империи, достигнутых на двадцатом году царствования Екатерины II.

Потому Анастасия очень любила Невский. Ей казалось, что здесь она дышит особым воздухом, в котором растворены флюиды славы и успеха. Среди тысяч и тысяч солдат империи, доблестными своими деяниями умножающих силу государства, она нашла себе место и опустила в котел с кипящим золотом маленькую, но собственную монетку.

Уже около десяти минут Аржанова стояла на мосту и разглядывала фасад Аничкова дворца, обращенный к реке Фонтанке. Как это и полагалось тогда в Санкт-Петербурге, высота его не превышала трех этажей, или 22 метров. Но здание, состоявшее как бы из трех основных корпусов, между собой соединенных, было огромным. Стены его покрывала красная краска. Колонны, балконы, баллюстрады, лестницы и другие архитектурные детали при этом остались белыми. Конечно, без Аничкова дворца ансамбль Невского проспекта никогда не выглядел бы столь внушительно.

Дворец спроектировал и в 1750 году построил Михаил Земцов по заказу императрицы. Елизавета Петровна подарила его своему фавориту графу Разумовскому, несколько лет назад бывшему украинским казаком по кличке Розум, певчим в церковном хоре. Времена и моды изменились, но нравы – нет. Теперь Аничковым дворцом владел генерал-аншеф светлейший князь Потемкин, в 1762 году – всего лишь вице-вахмистр, то есть унтер-офицер лейб-гвардии Конного полка, студент Московского университета, отчисленный за «ленность и нехождение на лекции», бедный дворянин из Смоленской губернии.

Анастасия уже получила приглашение от светлейшего и у нее был шанс увидеть Аничков дворец изнутри. Она хотела бы подняться по его главной лестнице, украшенной статуями античных героев, попробовать ногой наборный дубовый паркет в Большом зале, выглянуть в окно с ажурным деревянным переплетом. Интересно, каково это будет – увидеть ее любимый Невский с высоты птичьего полета, из царских палат, что красотою своею равняются седьмому чуду света…