– Это «Ирисы в вазе», – сказал вдруг успокоившийся Евгений Борисович и поднял на Голландца полный опаски взгляд. Но тот, даже не поведя бровью, сидел в кресле словно мертвый.

– Вы слышали, что я только что сказал?

– Слышал.

– И почему никак не реагируете?

– Это не будет врезкой?

– Прекратите ерничать.

– Будь по-вашему, – согласился Голландец и наклонился к столику. – Но сначала один вопрос. Каким годом датированы ваши «Ирисы в вазе»?

Молодой человек провел рукой по брючине так, словно собирался разгладить стрелку.

– Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятым годом.

– Замечательно. – Голландец дернул головой и закинул назад упавшие на лоб волосы. – Начну с того, что тема ирисов захватила Ван Гога с тысяча восемьсот девяностого года. В принципе разговор на эту тему уже может быть закончен. Но вопреки здравому смыслу я его продолжу. Итак, всего Винсентом Ван Гогом было написано четыре полотна, на которых присутствуют ирисы в вазе. Одна из них находится в нью-йоркском Метрополитен-музее, вторая – в амстердамском музее Винсента Ван Гога. Остальные приобретены для частных коллекций, но из вашего рассказа видно, что они не имеют к вашим ирисам никакого отношения. И больше ирисов в вазе Ван Гог не писал.

– Значит, вы не все знаете о Ван Гоге, – и Евгений Борисович нервно рассмеялся.

– Получается, так.

Отмечая про себя резкие перемены в настроении молодого человека, Голландец постепенно приходил к выводу, что картина для него – не просто картина. Она имеет для ее хозяина значение гораздо большее, чем произведение искусства как таковое или сумма, которую за нее могут дать.

– А почему вы решили, что это Ван Гог?

– Я похож на человека, который поверил бы на слово родному дедушке или, того лучше, – бабушке?

– Кто проводил экспертизу?

– Жданов. Потом Гессингхорст.

Голландец расслабился и прикрыл глаза. Жданов – специалист экстра-класса. Когда нужно проанализировать полотно, выводить в свет которое преждевременно или невозможно, появляется Жданов. Репутация у него такая же темная, как и картины, которые он исследует. Но Гессингхорст проводит экспертизы для Сотбис, когда другие специалисты поднимают руки вверх. За достойный гонорар Гессингхорст даст и мотивированный ответ, и примет обет молчания. Эти две личности сами требуют тщательной экспертизы, но спорить с их мнением всегда затруднительно. Во всяком случае, еще ни один из них не ошибся и ни один из них за деньги не солгал. Потому, наверное, к ним и обращаются за помощью такие, как Евгений Борисович.

– Меня смущает формат полотна. Ван Гог не писал картины на холстах размером сорок два на шестьдесят три сантиметра.

– Президент японской компания «Ясуда», купивший в восемьдесят восьмом «Подсолнухи» Ван Гога за двадцать пять миллионов фунтов, тоже поначалу впал в прострацию, когда выяснилось, что картина написана на холсте из джута, который Ван Гог никогда не использовал.

– Дорогой Евгений Борисович, – отставляя рюмку в сторону и снова утопая в кресле, Голландец прищурился, словно в глаза ему ударил свет. – Великие мистификации – особенность минувшего века. Я, например, уверен, что «Подсолнухи», что хранятся в «Ясуде», и есть подделка. И больше доверяю тем, кто твердо уверен в авторстве Гогена, а не Ван Гога. Картина от того не становится дешевле, но сам факт, что надули, для главы «Ясуды» категорически недопустим. Он заплатит еще двадцать пять миллионов фунтов стерлингов, чтобы авторство Ван Гога было доказано способами, далекими от беспристрастных, коль скоро иные невозможны. Или сделает харакири.

– Это просто слова, господин Голландец.

– Это не слова. Я знаю, у кого находятся настоящие «Подсолнухи». А вот теперь можете считать это просто словами. Какую цену установили Жданов и Гессингхорст для ваших «Ирисов»?

Евгений Борисович снова звякнул в колокольчик. Появился дворецкий. Ему было велено распорядиться насчет кофе и свежевыжатого сока. Когда за дворецким закрылась дверь, молодой человек сказал:

– Жданов определил стоимость в двадцать пять миллионов долларов. Гессингхорст назвать сумму отказался. По непонятным мне причинам.

– Отказался?

– Вот именно.

– Гессингхорст отказался?.. Может, это был не тот Гессингхорст?

– Не беспокойтесь, тот самый. Яков Николаевич. Я не в первый раз обращаюсь к нему. Он сказал, что приболел и плохо себя чувствует.

Голландец в неразберихе чувств пошевелился в кресле.

– Но осмотреть полотно здоровья у него тем не менее хватило?

– Вот именно. Однако он подтвердил ждановскую оценку, то есть вероятность стоимости полотна в двадцать пять миллионов, заметив при этом, что за него с равным успехом может быть заплачено как сто миллионов долларов, так и сто тысяч.

– Разумеется. Все зависит от своевременности появления картины и истории ее написания. Хотя Ван Гог всегда своевременен. За год выставляется не более двух-трех его работ… – Голландец потянулся к столику, где лежал на блюдце его чупа-чупс. – Но остановимся на цене, которую заявил Жданов. Вам известны условия моей работы?

Евгений Борисович снисходительно, словно вынужденно соглашаясь с общепринятыми нормами, кивнул.

– Да, меня предупредили люди, к которым я обращался с просьбой подыскать хорошего специалиста… Вы берете один процент от начальной цены картины и не называете имя человека, ее похитившего.

– Все верно. И половину – сразу.

– Один вопрос, – поспешил молодой человек, и на щеках его появились небольшие, с рублевую монету, розовые пятнышки смущения. – Для удовлетворения любопытства, господин Голландец, если позволите… С одним процентом все понятно, хотя на фоне общей стоимости картины сумма приличная… Но почему вы скрываете имя вора? Ведь его задержание облегчило бы вам работу в будущем?

Здесь, в помещении, где пахло красками и древесиной, Голландец чувствовал себя раскованно.

– Поэтому безутешные коллекционеры и обращаются ко мне, а не к другому – я веду речь о коллекционерах разумных. Именно потому, что я никогда не отдаю воров в руки правосудия или на растерзание владельцам, я знаю всех, кто способен унести полотно. Красть Ван Гога, Моне, Сера или Дега возьмется либо идиот – по случайности, либо профессионал под заказ. Поэтому когда я выясняю, у кого находится картина, я приезжаю к нему сам, лично. Продать мне украденное всегда выгоднее, чем искать покупателя своими силами или оказаться в поле зрения обнесенных тобой людей.

– Продать?! Вам?

– Разумеется. Для этого я и беру часть гонорара вперед. – Голландец почувствовал в кармане вибротряску телефона, вынул его, посмотрел на табло и отключил. – У каждого свои принципы, Евгений Борисович. Принципы людям или помогают жить, или мешают. Мне они позволяют иметь финансовую независимость от неблагоприятных стечений обстоятельств, кризиса и прочей ерунды. Ваше любопытство удовлетворено?