— Избавь от греха, преподобный отец, обещал ноне принести долг.

— Иди, раб Божий, да к вечерней молитве вернись, — велел игумен и благословил: — Во имя Отца и Сына...

И Григорий покинул Чудов монастырь, покинул Кремль, в стенах которого в молитвах и труде провёл два года и в который думал вернуться в подобающем его праву звании. Он благополучно добрался до Донского монастыря, нашёл в посаде дом Сильвестра.

Ведун уже приготовился к дальней дороге. Сам он тоже оделся в монашеский наряд. Катерина уложила в две сумы дорожные припасы: хлеб, колобушки, кокурки с запечённым яйцом, вяленого мяса, луку, соль, баклагу с вином — всё, что давало возможность путникам не заходить в города и сёла, дабы не оказаться в руках приставов. Перед заходом солнца, пока заставы были ещё открыты, Сильвестр и Григорий покинули Москву.

В тот же вечер в Чудов монастырь пришли люди Разбойного приказа, дабы заковать в железа татя, укравшего царский крест. Они самочинно вошли в дом с монашескими кельями и стали искать инока Григория. Но пришёл архимандрит Пафнутий и спросил людей Семёна Годунова:

— Зачем вы гневите Бога и чините смуту в обители?

— Мы по государеву делу. Где инок Григорий?

— Его нет в обители, он отпущен в город и скоро вернётся. — Но что-то подсказало Пафнутию, что Григорий больше уже не появится в монастыре, и он порадовался за инока.

Люди Семёна Годунова ждали Григория всю ночь да так и не дождались. Утром они обо всём доложили боярину Семёну. Гневный и яростный, он примчал в монастырь и набросился с руганью на Пафнутия:

— Поднимай свою братию, преподобный, и пусть она обыщет всю Москву и приведёт ко мне татя! А не найдёте, быть тебе, потакатель, на Белоозере.

Спустя день так всё и случилось. Вопреки воле патриарха, Пафнутия лишили сана и сослали в Кириллов монастырь на Белоозеро.

Всё это Катерина вспомнила по пути к Донскому монастырю спустя несколько недель, как покинули Москву Сильвестр и Григорий. «Да вознаградит тебя, отец Пафнутий, Всевышний за милость к страдальцу Григорию», — шептала Катерина, поднимаясь от Москвы-реки на Якиманку. Она спешила, зная, что вот-вот вернётся из дальнего похода Сильвестр. Из Москвы он ушёл вдвоём с Григорием, но в пути к ним присоединились два инока Донского монастыря, Варлаам и Мисаил. Сильвестр и его спутники привели Григория в Киев. Там Сильвестр и Григорий пришли к палатам князя Константина Острожского и ведун поручил инока слуге князя Богдану, который был истинным православным христианином и служил не только князю, но и русской церкви. Это был богатырь. За утренней трапезой он съедал молочного поросёнка, гуся, кусок говядины, головку сыра, три хлеба и всё это запивал жбаном сыты. Потом с нетерпением ждал обеда.

Двор князя Острожского служил пристанищем для всех, кто ненавидел латинскую ересь. Инок Григорий не проявлял к ней любви и потому оказался под надёжной защитой. Досадно было Сильвестру то, что в пору их появления князь пребывал в отъезде. И Богдан не знал, когда тот вернётся. Но слуга заверил ведуна, что отведёт гостя к князю в тот же день, как князь вернётся. И Сильвестр покинул Киев с чистой совестью. В пути он нигде не задерживался и вернулся в Москву в тот день, когда Катерина встретилась близ Кремля с думным дьяком Андреем Щелкаловым. И теперь Катерина и Сильвестр сходились у Донского монастыря. И надо же быть такому подошли к дому минута в минуту. Сильвестр вёл на поводу усталого коня гнедой масти, купленного им в Киеве, и сам еле тянул ноги.

Катерина откинула с головы старенький ситцевый платок, раскинула на плечи вьющиеся волосы и, улыбаясь, ждала Сильвестра. Увидев Катерину, он забыл об усталости и поспешил к ней навстречу. И они сошлись. Сильвестр обнял Катерину, спросил:

— Вижу, ты в горести и куда-то ходила. Что тебе ведомо о Романовых?

— Как я по тебе изошлась, любый. А была я близ Кремля и видела дьяка Щелкалова...

— И что он? Романовых осудили? Казнь? Дыба? Ссылка? — торопливо спрашивал Сильвестр.

— Ведаю одно: Романовы пойдут в изгнание.

— Господи, но сие не самое страшное. Век Бориса сочтён. И тогда...

Катерина посмотрела на мужа печальными глазами, и он увидел в них боль души.

— Тебе ещё что-то ведомо?

— Вижу за окоёмом страдания непосильные... Вижу жальник и три креста над кладуницами трёх братьев Романовых. А кто останется жив, пока не ведаю.

— По-твоему, в Волчьи пустыни их? — тихо спросил Сильвестр.

— Туда, — ответила Катерина и сама спросила: — А ты всё ли исполнил?

— Всё. Да за туманом не вижу, как у него впереди...

На Катерину и Сильвестра уже смотрели посадские бабы, ребятишки кружили близ коня.

— Что ж мы тут слупами стоим, — сказала Катерина и направилась к дому на подклете и с высоким крыльцом.

Отдых Сильвестра после дальней дороги был недолгим. Исполнив волю митрополита Гермогена, Сильвестр подумал, что хорошо бы проведать, в какие земли погонят Романовых или хотя бы одного из них — старшего брата Фёдора.

Катерина согласилась с мужем. И ранним утром в день мученика Лукиллиана ушли к Кремлю, дабы узнать, когда опальных погонят из Москвы. И узнала всё в конюшнях Разбойного приказа. Там уже во множестве были приготовлены крытые возки и каждый из них был снабжён цепью, на коей сидеть преступнику, дабы не сбежал в пути. Катерина искала среди конюхов можайского земляка. Его там не было, но она узнала, что конвой с осуждёнными покинет Москву с наступлением ночи. Не мешкая, Катерина вернулась в посад. Сильвестра нашла в мастерской, где он ковал подсвечники.

— Что там, люба? — спросил Сильвестр.

— Суд и расправа у нашего царя скорые. Нынче в ночь и погонят сердешных, — ответила печально Катерина.

Помолчали. Сильвестр ещё постучал по пластине меди, лежащей на наковальне. А Катерина подошла к огню и сосредоточенно смотрела на него. Зрачки её зелёных глаз сузились до крапинок, но к огню, или от огня к глазам, протянулись два луча. И Катерина увидела то, что раньше не давалось ей. На язычках пламени горна светился образ князя Фёдора в одеянии архиерея, но с патриаршей панагией на груди. На голове у него не было ни митры, ни клобука. А на губах под опрятной русой бородой играла улыбка. Да и глаза излучали радостный свет. «Господи Боже милостивый, спасибо, что открыл истину!» — воскликнула в душе Катерина. А как погасло видение: ясновидица тихо сказала Сильвестру:

— Родимый, я видела князя Фёдора. Через плечо омофор и панагия на груди. Быть ему патриархом всея Руси, как наречено пятнадцать лет назад.

Ёкнуло от ревности сердце Сильвестра. Знал он, что до замужества Катерина любила князя Фёдора. Не осталось от него сокрытым и то, что вспомнила она в сей миг берёзовую рощу на берегу Москвы-реки за Звенигородом и хоровод обнажённых дев в полуночную пору на Ивана Купалу. Сильвестр видел, как девы разбежались от костра по роще и как Катерина попала в объятия князя Фёдора, как он подхватил её на руки и унёс в глубь леса под вековой дуб, и там свершилось таинство их сближения. Тогда-то Катерина и сказала молодому князю, что ждёт его в будущем. И теперь в языках пламени Катерина всё увидела вновь, возвращаясь к языческой поре юности. Сильвестр и своё в памяти ворошил. Было такое, когда и он подбирался тайком к девичьим хороводам, и не однажды умыкал юных дев и отдавался вместе с ними во власть бушующей молодой плоти. И ему ли упрекать Катерину в том, что он не первым познал радость близости с нею. Да вот теперь они уже многие годы торжествуют вдвоём, потому как в этой женщине, рождённой в пламени, огонь любви к нему разгорается с каждым годом сильнее. Сие он знал точно.