Хотя есть несколько документально подтвержденных случаев относительно стабильных и относительно ограниченных популяционных изолятов, они являются исключениями. Изучив исторические записи, Роберт Неттинг (1990) обнаружил, что популяция в Тёрбеле, Швейцария, сохранялась на протяжении десятков поколений. Однако в данном случае демографическая непрерывность не иллюстрирует "естественное" состояние людей, а имеет веские причины. На протяжении сотен лет община жестко контролировала пастбища и лесистые возвышенности. Права на доступ к этим ценным ресурсам передавались из поколения в поколение и были ограничены для членов общины. В результате члены общины предпочитали не эмигрировать и не выходить замуж, а чужаки редко иммигрировали. Однако интересно отметить, что даже в этом сравнительно ограниченном сообществе Неттинг обнаружил, что родовые семьи отвечали лишь за 62 процента генетической конституции сообщества.

Эволюционные психологи, похоже, опираются на ранних антропологов, которые часто рисовали картину досовременного мира, населенного сильно ограниченными культурными изолятами, каждый из которых отличался своей местной культурой и адаптацией к местным условиям окружающей среды. Однако сегодня многие ученые считают эту картину устаревшим представлением, которое не может быть подтверждено эмпирически. Даже в масштабах семьи образ ограниченных и статичных изолятов не является реалистичным, не говоря уже о масштабах популяции. Временами семьи могут иметь эфемерное качество, как в концепции "негласных домохозяйств" или "семейных сообществ", в которых домохозяйства формируются, когда - как описывает Мартина Сегален (1986: 14-18) - в "смутные времена, во время войн, эпидемий и бедствий всех видов, люди создавали группы для взаимопомощи и поддержки и для совместной работы".

Из исторических источников нам хорошо известны массовые масштабы человеческих диаспор и других форм миграции - процессов, которые ускорились с ростом современной мир-системы за последние пять столетий. Но мы также знаем, что эти процессы имеют более глубокую историю. Благодаря растущему объему работ в области региональной археологии, стабильно-изотопному анализу человеческих останков, а также этнографическим и историческим источникам нам удалось задокументировать динамичное прошлое человечества. Это прошлое включало в себя миграцию, рабство, креолизацию и коалесценцию - процессы, описывающие, как разрозненные культурные схемы и языки рекомбинируются или переосмысливаются для формирования новых культурных моделей. Эти процессы также минимизируют вероятность того, что фенотипический ассортимент был постоянным фактором человеческого прошлого.

Я указываю на некоторые элементы динамичного человеческого прошлого, существовавшего задолго до возникновения современности. Региональные археологические исследования нередко обнаруживают заброшенность даже некогда густонаселенных регионов, а также свидетельства локальных и масштабных миграций и изменения со временем степени агрегированности поселений за сотни и тысячи лет до современной эпохи. Мы также признаем, что захват пленных часто был целью доисторических войн, причем чаще всего жертвами становились женщины. Рабство и работорговля хорошо задокументированы задолго до возникновения раннего капитализма, даже в обществах сравнительно небольшого масштаба, таких как Юго-Запад и Северо-Западное побережье коренных американцев. Мелкомасштабные сообщества часто подвергаются разрушительным, а иногда и преобразующим поселение процессам, таким как фракционные споры и войны, приводящие к распаду групп и рассеянию с последующим объединением в новые сообщества. Например, на основании своих подробных генеалогических исследований среди живущих в деревнях яномамо в тропических низменностях Южной Америки Наполеон Шаньон (1988: 990) пришел к выводу, что "членство в деревне хронически меняется, а расщепление перераспределяет людей таким образом, что... [люди] . ...будут иметь близких родственников, живущих в отдаленных деревнях".

Миграции, фракционные споры, расколы и войны являются причинами некоторых случаев рассеяния населения или других видов нарушения границ популяций, а этнографические записи указывают на дополнительные причинные факторы такого рода. Тим Инголд (1999) напоминает нам, что ранние антропологи ошибочно представляли себе образ жизни охотников-собирателей, в котором высокостабильные местные группы состояли из тесно связанных между собой родственников, объединившихся вокруг устойчивых отношений взаимного обмена. Однако, как отмечает Ингольд, в реальности для групп охотников-собирателей более характерны гибкие объединения неродственных семей, которые собираются вместе для определенных совместных занятий, часто на короткое время. Это мнение Ингольда подтверждается исследованием тридцати двух обществ современных охотников-собирателей, которое показало, что в целом жилые группы состоят из биологически неродственных индивидов. В результате "инклюзивная приспособленность не может объяснить сотрудничество в группах охотников-собирателей" (Hill et al. 2011: 1286).

Идеи группового отбора также не отражают столетний спор между антропологами о природе образа жизни охотников-собирателей. Изоляционистская точка зрения, которой отдают предпочтение биоматематики, рассматривает форестеров в архетипических терминах как изолированные и сильно ограниченные популяции, которые являются коллективами, разделяющими пищу и эндогамными. Однако "ревизионисты" ставят под сомнение то, насколько культурно, биологически и исторически изолированными были фуражиры, основываясь на накапливающихся свидетельствах того, что отдельные люди, домохозяйства и локальные группы участвуют в более крупных социальных сферах, включающих торговлю, миграцию и поток генов. Например, Алан Фикс (2002: 195) отмечает, что поток генов распространен среди групп фуражиров, у которых средние расстояния спаривания довольно велики, даже в среднем больше, чем у земледельцев. Он также указывает, что степень потока генов между популяциями сильно варьируется в зависимости от того, какие правила брака благоприятствуют экзогамии (женитьба на чужих) или эндогамии (женитьба на местных).

Отмечаются различные культурные практики, размывающие групповые границы и способствующие межгрупповому социальному взаимодействию, такие как обязательные экзогамные браки и связанные с ними культурные практики, облегчающие взаимодействие между лингвистически различными группами. Коренные жители Северной Америки киова, в частности, известны своей частотой межкультурных взаимодействий, включая браки ("многие киова вспоминают предков арапахо, шайенов или кроу" (Hickerson 1996: 75)). Этнографы отмечают широко распространенное явление, когда женщины кочевников часто "выходят замуж" в более оседлую группу ("гипергиния"), несмотря на культурные и языковые различия. В одном из наиболее важных социальных процессов, обнаруженных в западной части Новой Гвинеи, группы с очень подвижным составом и частично основанные на "неагнатическом" (неродственном) наборе, формируются вокруг успешных "больших людей" (лидеров фракций). По словам Эндрю Стрэтэрна (1982: 37), "большие люди" "используют разговоры о спуске... чтобы создать впечатление стабильности [группы] там, где эмпирические события свидетельствуют о текучести". Кэтрин Энн Спилманн (1986) обобщает обширную этнографическую литературу, касающуюся малых эгалитарных обществ, которые связаны между собой этническими или другими социальными границами посредством различных форм социального и кадрового обмена.

Согласно одной из теорий группового отбора, просоциальное поведение отбирается, когда между местными популяциями существует конкуренция. Однако этнографическая реальность заставляет считать это утверждение ошибочным, если рассматривать его с точки зрения небольших "племенных" обществ. В этнографии отмечены ситуации, когда деревни являются автономными политическими единицами и когда не существует государства, которое могло бы сдерживать межпоселенческие войны. Эти условия связаны с устойчивой причинно-следственной связью, объединяющей внутригрупповой фаворитизм с убийствами, кровной местью и войнами между группами. Если бы биологический отбор вообще происходил в таких