Может, когда-нибудь он узнает, так ли это на самом деле. Затем Род, будучи верен себе, решает, что к тому времени, когда ему доведется попробовать свежих пирожков, наверное, они ему уже осточертеют. Род начинает понимать, что мир безжалостно справедлив: мир ни для кого не предназначен, ему на всех плевать, и реагирует он, если до этого дело дойдет, лишь на угрозы, коварство и насилие.

Род делает крюк — глянуть, нет ли каких знакомых в парке или на пустыре, и, проходя под шелушащимися платанами, видит порхающую в листве птицу. Он останавливается, поднимает острый камень и кидает в нее. От нечего делать.

Чтобы немного добавить от себя ко всеобщей жестокости. Соответствовать духу мироздания. Камень попадает в цель, птица мечется, сдавленно, коротко свистит и падает на мощеную дорожку.

Род смотрит на птицу, видит, что она еще жива, и решает ее убить. Вообще-то она полна сил. Крыло нелепо вывернуто, лапа сломана, блестят черные глаза-бусинки. Пухлое серое тельце временами содрогается.

Ни секунды не раздумывая, Род поднимает птицу и швыряет вверх. Нападая на животных и насекомых, Род действует стремительно, он знает: для успешного убийства нельзя дать им шанс спастись бегством. Цель атаки — полное, идеальное уничтожение. Птица летит вниз и падает на булыжники. Род подбрасывает ее опять, чуть выше, затем еще раз. И еще.

Голова у птицы разбита, крылья страшно изуродованы, клюв расколот. И все-таки черные глаза блестят, и птица жива.

Но Род беспощаден, он подкидывает птицу почти до вершины дерева, а затем слышит, как трещат ветки, когда она стремительно падает сквозь листву. Теперь из клюва сочится кровь, грудь проломлена. И все-таки глаза блестят.

Проклятая птица, думает Род, еще, господи всемогущий, жива! Он поднимает умирающее создание и со всей силы швыряет его об землю, смотрит на изуродованное, обмякшее тельце, вшивые перья рвано растрепаны. Глаза птицы еще слабо блестят, но Род уже видит в них тусклый налет смерти.

Однако Род верит, что птица жива и будет жить, пока реально присутствует в реальном мире. Он поднимает ее и несет к сточной канаве, бросает в канализационную решетку и облизывает пальцы. Скатертью дорога, тупое дрянцо, думает он. Рода слегка подташнивает, но он чувствует себя превосходно. Готово. Он будто на мгновение слился с мощными энтропийными ритмами Земли.

Одиннадцать

На тротуаре у черного входа в гриль-бар Флинна кружком сидят мальчишки. Они рассуждают о боли и о том, какую боль можно стерпеть; об играх и как быстро они умеют бегать; как хорошо прячутся; о еде, и сколько ее можно съесть; какую еду они любят, а какую ненавидят.

Род говорит, ему все равно, даже если еда мерзкая, и от нее тянет блевать. С видом знатока он сообщает, что, когда голоден, может съесть что угодно.

Бабси говорит, Род вряд ли станет есть сэндвич с червяками, покрытый гноем, и остальные пацаны соглашаются. Род смотрит на них, на его бугорчатом мясистом лице — неподдельная скука. Он утомленно отвечает, что не покупается на подобную чушь, они поняли, что он имеет в виду, когда говорит, будто может съесть что угодно. Они прекрасно, черт возьми, поняли, что он про еду, обычную еду, которую люди едят, не важно, насколько она паршивая. Он про обычную еду говорит.

Пьяный, шатаясь, выходит из бара Флинна, спотыкаясь ковыляет к канаве и обильно блюет. Все мальчишки думают об одном, но никто этого не говорит.

Род сообщает, что его бабуля готовит зельц, голову сырную, и этот зельц, когда его ешь в третий или четвертый раз, весь высохший и все равно склизкий какой-то, настолько мерзкий, что даже Франкенштейн бы сблевал. И еще холодный. Но Род говорит, что съедает весь зельц, который ему дает бабуля, и иногда берет добавку во второй и третий раз. Если бабуля позволяет, он все ест, ест и ест, пока уже пошевелиться не может.

Пьяный ковыляет обратно в бар, его ботинки и отвороты брюк забрызганы блевотой.

Род ждет, когда его кто-нибудь спросит, что такое сырная голова, тогда он и сможет полностью раскрыть себя как бесстрашного едока несъедобного. Он откидывается назад и оценивающе рассматривает «родстер» через дорогу. Потом Дак спрашивает, что такое зельц. Эта сырная голова, ее из сыра делают, или из голов, это что вообще?

Род говорит, что никогда всего не видел, ему даже не разрешают посмотреть, что бабуля кладет в зельц. Но он знает, что она добавляет туда мелко рубленную требуху, бараний жир, куриные ноги, остатки картошки и выдохшееся пиво. И, может, еще кожу от индейки, чтобы склеить все это в большую типа буханку такую, вроде бурого желе, как дерьмо. Еще в зельце как бы плавают крупинки какой-то зеленой дряни. Как водоросли.

Рассказ производит сильное впечатление. Бабси в ужасе, Дак потрясен, Мелкого Микки слегка подташнивает. Род потягивается, встает и говорит, что скоро ужин, а он сильно проголо дался. Просто помирает с голоду. Он улыбается и говорит, что на ужин, кажется, будет зельц.

В это время Большой Микки выруливает из-за угла и сплевывает на нижнюю ступеньку крыльца бара Флинна. Худое бандитское лицо Большого Микки прикрывает лихо надвинутая кепка, в ухмыляющихся жестких губах — самокрутка «Булл-Дурэм». В руках у него бумажный пакет. Большой Микки видит пацанов, и в глазах его на миг вспыхивает радость. Мальчишки в ужасе. Большой Микки, чье настоящее имя Джон Макнэйми — вор, грабитель и садист, ему в равной мере наплевать на чужое благополучие и на свое собственное. Секунду Род подумывает рвануть домой — он знает, что бегает быстрее Большого Микки. Но еще он знает, что в следующий раз, когда столкнется с Большим Микки, тот ему припомнит. Еще как припомнит!

Большой Микки стоит перед пацанами, те всем своим видом стараются изобразить восторг от встречи, а сами ежатся от страха под его презрительным взглядом, таращат глаза и смеются в ответ на мерзкие замечания. В безумном припадке страха Дак начинает болтать о дегустаторских подвигах Рода и его достижениях по части гастрономии. Он утверждает, что Род может съесть что угодно. Все, что угодно! Ну да, Род сам так говорит.

Затем наступает тягостное молчание, прерываемое лишь пьяными голосами спорщиков в баре. Все понимают, что такое заявление ставит Рода под удар: Большому Микки дан зеленый свет, Большой Микки улыбается, обнажая удивительно белые зубы, и делает последнюю затяжку. Он приподымает бумажный пакет, открывает его и жестом велит Роду присесть. Устраиваться поудобнее. Велит расслабиться. А затем