Гости не скрывали собственного восхищения.

– Многие говорят о красоте вашего аббатства, но одно дело – слышать, а другое – видеть собственными глазами! – произнес Ожье.

– Мы всего лишь скромные слуги Господа нашего, и все это благодаря воле и милости Его, – спокойно ответил Ансельм.

И монах нисколько не кривил душой. Удивление прибывших было для него делом обычным и никоим образом не влияло на его отношение к собственному монастырю. Окружающее великолепие было всего лишь сосудом, главное же было совершенно в другом. Ансельм так же прекрасно чувствовал бы себя в отшельнической пещере или шалаше пустынника. Он подвел гостей к входу в базилику.

Собор Клюнийского ордена мог соперничать с главной церковью королевства – базиликой аббатства Сен-Дени. Гости переглянулись, удивленно округляя глаза. Речь шла даже не о соперничестве, а просто-напросто о превосходстве. Перед ними возвышалось самое впечатляющее здание христианского, да и не только христианского, мира. Тот, кого называли Гийомом Ожье, покачал головой. Он много путешествовал, многое видел и мог положить голову на плаху: ничего подобного встречать ему не приходилось. Теперь идея Сюжера не казалась ему такой уж экстравагантной. Кроме того, Гийом лучше понимал ноты соперничества, звучавшие в голосе Сюжера. Пославший его аббат, может, и был всесильным министром французского короля, но власть Клюни простиралась далеко за пределы маленького Французского королевства. Повсюду один за другим монастыри приносили присягу на верность Клюнийскому ордену – от Лондона до Марселя, от Сантьяго-де-Компостелла до Праги, от Брюгге до Осло. Конгрегация стала занозой не только для Французского королевства, но и для правителей всей католической Европы. Монастыри препятствовали вмешательству местных сеньоров, всячески противились власти королей, герцогов и императоров, запрещали продажу церковных должностей, требовали строгого соблюдения монашеского устава, безбрачия, ибо священник не мог совершать таинства, будучи по макушку погруженным в обыденную повседневную жизнь, когда надо было выбирать между интересами жены, детей и интересами Церкви. Маленький ветерок грозил перерасти в бурю и смести привычное, веками устоявшееся. Клюнийцы, верные слуги Святого Престола, неустанно день за днем, месяц за месяцем и год за годом собственным примером доказывали, что Церковь, обитель Бога, не должна подчиняться мирской, земной власти. Как и Творец всего сущего не может подчиняться собственному творению – человеку. При этом монахи помогали страждущим, лечили, образовывали, строили, кормили в голодные годы, настаивали на мирном разрешении конфликтов, обличали насильников и грабителей, защищали за крепкими монастырскими стенами. И повсюду волной катилась слава о Клюни и уверенность в том, что на земле мог существовать только один наместник Христа, папа римский, и любая мирская власть была и будет всегда ниже власти, данной Господом своей Церкви.

И лучше всего о силе и могуществе Клюни свидетельствовал строящийся собор. Цельность и сила здания словно возносили к небу праздничную молитву. Мощь, торжественность исходили от каждой колонны, от каждого камня горделиво возвышавшейся базилики, соперничавшей с проступавшей на горизонте горной грядой. Ступенчато-углубленный портал развертывал изумленному взору ленту библейских сцен. Пройдя его, гость словно из зыбкого, такого изменчивого и непостоянного мира попадал в незыблемое, непоколебимое и постоянное обиталище Бога, из ада переходил в рай. За стенами жизнь текла своим чередом, здесь же время останавливалось. И слабый земной человек наконец мог почувствовать свое единение с другими и Господом, а Творец мог наконец созерцать свое творение, освобожденное от горестей, тяжести повседневного труда и паутины повседневности.

Ожье последовал за Ансельмом внутрь и присвистнул от удивления. Недавно законченный центральный неф строения был по-настоящему гигантским. Гость монастыря даже покачнулся от изумления. Первый раз в жизни он видел нечто подобное. Каменные своды поддерживались уходящими ввысь колоннами. Часть из них сияла только что законченной яркой росписью: порхали райские птицы, диковинные растения обвивали затейливой узорочью лица ангелов и фигуры святых. Он проследовал дальше. Внутри собора работа кипела около западной стены алтаря. Гийом был потрясен, картины Страшного суда представали перед ним одна ужаснее другой. Омерзительные фигуры демонов с оскаленными мордами и красными глазами, лица грешников, на которых растерянность сменялась обреченностью и трагической безнадежностью. Мастеру до такой степени удалось передать мрак, зло проклятого места, отчаяние погибших душ и ожидавшие их вечные муки, что Ожье стало не по себе. Он с надеждой посмотрел на простиравшую руки фигуру Спасителя. Но глаза Христа смотрели сурово, и не прощение было в тех глазах. «Отпусти мои грехи и прости, пусть душа моя спасется и войдет в чертоги Твои», – зашептал Ожье привычные слова молитвы, и сила этих слов придала трепещущей душе гостя монастыря уверенности. От него зависело спасение короля, наместника Бога, Града Небесного. И ничто не остановит его. Теперь он знал, что все грехи его будут прощены, ибо он всего лишь орудие в руках Господа. Ободренный этими мыслями, Ожье перекрестился. Страх отпустил, затаившись где-то в глубине души нежданного гостя монастыря Клюни.

В этот момент в унисон вступил мощный хор голосов. Радостная и торжественная мелодия заполнила все пространство. «Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю» – восторженно возносилось к небу. И у слушавших не могло возникнуть ни малейшего сомнения в истинности послания, в исполнимости надежды, что в один прекрасный миг всякое тление уничтожится и очистится, и на месте этого темного и несправедливого мира возникнет новый, добрый и светлый. Мелодия была удивительной! У Гийома Ожье слезы выступили на глазах. Он никогда не слышал ничего подобного. «Старик не ошибся», – промелькнуло в его сознании. А значит, он явился сюда совершенно не зря.

Как ни странно, но Бодлер оказался вполне способен к мирному сосуществованию. То есть он буквально растворился в окружающем пространстве. С утра завтракал, не капризничал, ел что дают, даже удивлялся количеству и качеству пищи. Чувствовалось, что мальчика ни в детстве, ни в юности не баловали. Кроме того, в отличие от большинства своих современников хакер совершенно не чувствовал обязанности жаловаться на жизнь уже за завтраком. Потом устраивался со своими двумя только что купленными ноутбуками в малом салоне, надевал наушники и погружался в одному ему известную деятельность. Его до такой степени было не слышно, не видно, что сгоравшую от любопытства Настю это начало изрядно напрягать. После недолгого размышления рассказала не очень-то ее слушавшему хакеру о работах Сережи и своем участии в гранте. На лице Бодлера невежливое равнодушие быстро сменилось заинтересованностью, а потом и вовсе на нее посмотрели с уважением. Самое интересное, что Бодлер слышал о работах Воскобойникова. Минут пятнадцать разговора, и Алекс окончательно расположился к этой нестандартной русской, которая явно была частью его мира. Настя, не теряя времени даром, повернула беседу в нужное русло:

– Можешь мне поподробнее рассказать, что случилось в тот вечер, когда убили твоего знакомого?