Девочка мало говорит, но многое выдает языком тела. Я часто застаю, как она глядит в пространство, кусая губу, уже распухшую и окровавленную.

Не могу решить, гениальна она или же полная тупица. На днях я поймала ее за чтением книги на английском языке – она водила пальцем по картинкам и что-то бормотала под нос. Маленькая госпожа сразу засуетилась, едва поняла, что я на нее смотрю. Интересно, учится ли она самостоятельно – способна ли она вообще на подобное. Может, все так и есть. Может, кровь предательницы течет в ее венах и учит тому, чему мы не в состоянии.

Справедливости ради, она – хорошая подопечная. Никогда не жалуется, редко о чем-то просит. Довольна своим «лечением», как мне велено это называть. Плачет, конечно, однако старается не поднимать шума.

Она от природы любопытна – это я могу сказать точно. Молчание дается ей нелегко. Я вижу, как она мучается. В этом смысле она очень похожа на свою мать. Госпожа Сейко так и не взяла на себя обязанности принцессы.

Мать Нори низко пала из-за упрямого неповиновения. Госпожа Юко говорит, что мы все слишком ее баловали, и я ни в коем случае не должна допустить эту ошибку повторно.

Однако маленькая госпожа – прелестная крошка, честное слово, и я ловлю себя на том, что позволяю слишком многое.

Нори тянет меня за руку, как будто хочет отвлечь от грез наяву.

Даже когда она держит рот закрытым, ее странные глаза сверкают как фейерверк. Я вижу, как много мысли она вкладывает во все, что делает, даже в простые вещи, которые не должны требовать усилий.

Опять же, не могу решить, признак это ума или глупости. В любом случае, у нее и правда прекрасные глаза, теплые и светлые.

У главной лестницы маленькая госпожа замирает, сжимая свободной рукой перила с отчаянием, которого я не могу понять. Девочка осматривает пространство внизу, настороженная и дрожащая. Полагаю, ищет Кохея-сама. Но его здесь нет, и я испытываю от этого такое же облегчение, как и она.

Хозяин – тяжелый человек. В приступах ярости он склонен бить слуг. Он жалуется на еду и швыряет в лицо поварам блюда, которые ему не по нраву. Я даже видела, как он поднимает руку на супругу, когда их мнения расходятся, хотя он редко на это осмеливается. Кровь Юко-сама куда знатнее. Деньги ее отца подарили им этот дворец, обеспечили ее мужу место среди советников императора. Она – грозная женщина, принцесса по крови, кузина императора. Она управляет домом твердой рукой, и хотя госпожа ровно столь же требовательна, как и супруг, все, кто здесь работает, ее уважают. Она – прекрасная хозяйка. Она царственна до кончиков ногтей, и перед ней нельзя не склониться.

Я дала дитяти достаточно постоять испуганным жеребенком. Тяну ее вперед, и она покорно повинуется. Я крепко ее держу, чтобы не упала.

Мы идем по главному коридору, и маленькая госпожа вытягивает шею, внимательно все рассматривая. Она отлично понимает: может пройти еще много времени, прежде чем она вновь увидит эту часть дома. Девочка молча восторгается богатой обстановкой, превосходными коврами, гобеленами и картинами.

Когда мы подходим к холлу, она дрожит как осиновый листок. Что-то бормочет себе под нос, будто мантру. Как полубезумная. Может, после стольких лет на чердаке так оно и есть. Мне всегда было интересно, что с психическим состоянием бедняжки. Я читала, что ублюдки от природы неустойчивы. Не говоря уже о неграх, которые, как говорят, от рождения дикие, как львы.

Мы сворачиваем за угол и наконец видим стройную фигуру молодого человека, рассеянно глядящего в большое окно. Маленькая госпожа замирает, встает совершенно неподвижно, зачарованная каким-то безжалостным светом.

И, словно тронутый самой силой напряжения, исходящего от крошечного существа рядом со мной, мальчик оборачивается.

На данный момент я выполнила свой долг.

Я их оставляю.

* * *

Очень немногое в ее памяти останется ясным. Ускользнувшие годы загонят воспоминания о времени, проведенном в доме бабушки, в слишком тесное для них пространство, и они сольются воедино, как акварель на листе.

Однако этот миг сохранится нетронутым, неизменным, незыблемым.

У брата было идеальное лицо в форме сердца с глазами того же цвета, что и у матери. Длинные, почти женственные ресницы. Слегка полноватые губы и такая бледная кожа на фоне черных волос. И все же из всех его черт Норико больше всего понравился нос – точно такой же, как у нее. Брат был одет в свободную белую рубашку с парой расстегнутых пуговиц у воротника и черные брюки. Судя по тому, как он стоял, юноша привык находиться у людей на виду; слегка опущенные плечи намекали на небрежное безразличие к окружающему.

Уловив взгляд брата, Нори опустила глаза в пол.

И тогда ей захотелось стать кем-то иным, кем-то более достойным внимания. Под пристальным взглядом она вдруг почувствовала себя обнаженной, пусть и ткань юбки, которую она стискивала, уверяла в обратном.

Поскольку не было ничего, что ее разум мог бы придумать из слов, достаточно значимых для такого момента, Норико просто сделала так, как ей сказали.

Она склонилась в поклоне.

Казалось невероятным, что она когда-то вообще обладала даром речи. Оставалось ждать – секунды или годы, как он предпочтет.

– Ты Норико?

Потребовалось мгновение, чтобы в полной мере осознать, что с ней заговорили. Голос был незнакомым и однозначно отсутствовал в ее ментальной библиотеке звуков. Тихий, мягкий, достаточно бархатный… Нори было не с чем его сравнить, не чем облегчить удар по всем чувствам. Разуму пришлось впитать чуждый звук и дать ему имя: голос Акиры. Голос ее брата.

– Да, – сумела она ответить так ясно, что сама испугалась. – Это я.

Тело в какой-то момент достигло максимальной пропускной способности паники, и Нори внезапно ощутила блаженное онемение.

Акира слегка нахмурил брови, но вряд ли из досады. Скорее по привычке.

– Мне говорят, что ты… моя сестра.

Нори так сильно стиснула кулаки, что ногти впились в ладони даже сквозь ткань платья.

– Ты похожа на мать… – Акира шагнул к Нори, затем, по-видимому, передумал и остановился. – Насколько это возможно.

– Я не помню, – выдавила Нори. – Не могу вспомнить ее лицо. Пытаюсь, но не могу.

Стоящий перед ней мальчик, по-видимому, хотел еще что-то сказать, однако одернул себя. Он сделал еще пару шагов навстречу, навис над девочкой, по меньшей мере на сорок пять сантиметров выше.

Тиканье напольных часов за спиной вдруг показалось неприлично громким. Звук заполнил барабанные перепонки, эгоистично