Первые десять минут Татьяна боялась, что сейчас придеткто-нибудь с билетами на их места и попросит их удалиться. Она купила билеты срук за день до спектакля и опасалась, что ей всучили подделку – раньше ейникогда не доводилось приобретать билеты не в кассе. По правде сказать, онакрайне редко выбиралась в театр и ругала себя за это. Вон, даже собственный сынсмотрит дичком – настолько ему все непривычно.

За безобразное поведение в гостях у ее родителей она хотелалишить Матвея театра, но передумала: слишком дорого достались ей эти билеты, вовсех смыслах, и к тому же она никогда прежде не водила его на музыкальныеспектакли. «Сначала смотрел букой, потом на лестнице вдруг начал смеяться ни стого ни с сего... Господи, ращу какого-то истерика! Гроблю ему жизнь, иду наповоду у родителей... Ну что он такого сделал, в конце концов? Сказал Леше, чтотот дурак... Так он вовсе не имел в виду его слабоумие, а просто обозвал, какребята во дворе обзываются. Устроили из этого целый показательный процесс –неудивительно, что он стал рыдать и обзывать их. А ведь он славный мальчик,добрый, и хорошо относится к Лешке...»

Татьяна покосилась на сына. Тот сидел, открыв рот, и смотрелна сцену, где король ругал Лесничего за то, что тот не помешал мачехеизмываться над Золушкой. Ей вспомнилось, как кричали родители, требуянемедленно наказать Матвея, выпороть его, лишить сладостей до конца года, а ещелучше – лишить всех радостей, всех! Как визгливо, перебивая друг друга,докладывали о его преступлении, а сын рыдал и заикался в соседней комнате, кудаего выставили после инцидента. Как отец, поняв, что немедленная порка откладывается,зашипел на нее: «Избалуешь своего байстрюка, вырастет такое же чмо, как егопапаша, будет окрестным девкам детей заделывать!», и впился глазами ей в лицо,ожидая реакции – не выдаст ли себя дочь? не проговорится ли?

Она ничем себя не выдала. Сжала зубы и пошла в комнату ксыну, приговаривая про себя как заклинание то, чем спасалась каждый раз,приезжая к родителям: «Только ради Лешки... Только ради Лешки». Так чтоочередная попытка ее отца выяснить, кто же «папаша» его внука, провалилась.

Лешка расстроился, когда они уехали... Он не понимал, почемуони пробыли так недолго и почему на него кричат – а отец, конечно же, разоралсяи на него тоже. К приходу сестры Лешка сидел, забившись в угол, – большой,нескладный, с жирным свисающим подбородком, и теребил в руках одну из техкоробочек, которые по настоянию матери сам клеил. От постоянного пребывания вквартире кожа у него была бледная, водянистая, и Татьяне остро захотелосьвывезти его в деревню, на свежий воздух, где он сразу начинал чувствовать себялучше и совсем ничего не боялся, даже мотоциклов. «Еще месяц до отпуска – и яего заберу. Только месяц. Только месяц».

На сцене маленькая Золушка с вьющимися золотистыми волосами,обрамляющими усталое личико, пела, обращаясь к залу, и от проникновенной грустноймелодии Татьяне захотелось плакать.

Добрые люди, добрые люди,

Будет ли чудо со мной иль не будет?

И неужели на белом коне

Счастье мое не приедет ко мне?

Золушка умоляюще протягивала руки к молчащему залу, и натрогательно детские, худые запястья падал яркий свет, словно просвечивая ихнасквозь. Золушка кружилась с метлой, и под ее руками распускались цветы, авысокий нежный голос пел песню о том, что жизнь проходит мимо, а счастья всенет, и дни похожи один на другой. Во всяком случае, так слышалось Татьяне.

Добрые люди, добрые люди,

Кто пожалеет, а кто-то осудит,

Но все равно не устану опять

Верить, надеяться, ждать и мечтать...

«Нет, – озлобленно подумала Татьяна, прогоняя прочьжалость к несчастной девчушке, затравленной мачехой и сестрами, брошеннойотцом, – никакого чуда с тобой не будет. Чудес не бывает, детка! Никакойпринц в тебя, конечно же, не влюбится, через пару лет из миленькой девочки тыпревратишься в несвежую девицу, и закончится все тем, что завалит тебя соседскийконюх на сеновале, обрюхатит, и родишь ты еще одну такую жезамарашку-неудачницу, обреченную на метлу и грязную тряпку. Никакого чуда,Золушка. И не проси о нем, не раздражай лишний раз окружающих, вынужденныхразвенчивать твои детские фантазии. Чудес не бывает – в твоем возрасте пора быэто знать».

Когда спектакль закончился и улыбающиеся артисты ушли,сжимая букеты, Татьяна наклонилась к сыну.

– Тебе понравилось? – Она не рассчитывала, что онскажет «да», и ожидала хотя бы снисходительного «ну так себе, неплохо».

Но он повернул к ней сияющее лицо, и Татьяна увидела, что вглазах его плещется восторг.

– Очень! Ужасно понравилось! А ты видела, как Кот в сапогахпрокатился по сцене колесом? Видела? – Он захлебывался от впечатлений,жестикулировал, оборачивался к занавесу, словно надеялся, что у спектакля будетпродолжение. – Ма, а мы еще раз пойдем на «Золушку»? Пойдем, пожалуйста!

– Посмотрим, – небрежным тоном ответила Татьяна. –Если будешь хорошо себя вести, то, может быть, и пойдем.

Вставая, она мысленно поклялась купить билеты еще на одинспектакль. Как только получит зарплату, надо сразу же отложить денег и купить.Наплевать на то, что все траты рассчитаны до рубля, можно на время даже забытьпро то, что Лешке требуется очередная упаковка лекарства, которую родители,конечно же, не торопятся покупать... Два билета на хорошие места обойдутся ей втысячу двести, и она найдет способ выкроить их из семейного бюджета, раз Матвейпросит.

Подходя к дому, Татьяна едва не наступила в лужу,погруженная в размышления о финансовой стороне предстоящего похода в театр.Схватила сына за руку, чтобы удержаться на бордюре, и вдруг в нескольких шагахот себя увидела знакомую фигуру. Не поверив своим глазам, она остановилась, ина нее налетел сзади прохожий, сам же басовито извинился, а Матвей принялсядергать ее за рукав курточки:

– Мам, ты чего встала?! Мам, пойдем, мы мешаем!

Татьяна машинально сделала несколько шагов в сторону и сновавстала как вкопанная. Человек, которого она меньше всего ожидала увидеть всвоем дворе, стоял возле машины – лицо у него было одновременно растерянное ииспуганное, и ей пришло в голову, что сейчас они выглядят одинаково.

Он быстро взял себя в руки, кивнул ей, перевел взгляд наМатвея, и Татьяне захотелось закрыть мальчика собой, чтобы его не разглядели,не запомнили.

– Быстро, – сквозь зубы сказала она, но уйти не успела.

Данила Прохоров направился к ним. Испуг и растерянностьисчезли с его лица, и он по-прежнему не сводил глаз с Матвея.

– Ну здравствуй, – хрипло сказал он, остановившисьперед ними – высокий, выше Татьяны, загорелый до черноты, как цыган, несмотряна то, что стояло самое начало мая, с обветренными скулами и короткими усаминад губой, придающими ему сходство с пиратом. В свои тридцать Прохоров выгляделстарше – лет на тридцать пять, не меньше. – Давно не виделись.