Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О как интересно! Иннокентий, вы не устаете меня удивлять.
«А мой русский уклон ему не понравился!»
Но здесь Васечкин уверенно стоял на выгодной позиции. Работал у них в салоне бывший скинхед, который так и не оставил политику. Там он плотно уши сотрудником грел рассказами об арийской сущности и древнем благолепии Великой Руси.
— А что, гордиться тем, что ты русский уже плохо?
— А как же общечеловеческие ценности?
Зря Станислав это сказал. Кеше внезапно стало все понятно. Он не застал политические дискуссии девяностых и нулевых. Был еще мелким. Но отлично запомнил беседы во дворе от старших пацанов, что уже грызли грани науки в институтах. Как только в тебе в уши начинают заливать про «общечеловеческие», то значит, тебя хотят поиметь или уже поимели.
— А мне какое до них дело?
Фима снова поперхнулся чаем и сейчас смотрел на Кешу с откровенным страхом. Как будто тот кинул клич — бей жидов, спасай Расею!
— Ну как… — Станислав также был откровенно растерян.
— А так и понимать! Русь, Россия, Союз на крови и слезах русского народа построены. Слышали такое — государствообразующий народ? Этносов много, но построить великие державы смогли лишь некоторые.
В принципе и в будущем он уже наговорил на полноценную 282 статью. Русскому человеку запрещено утверждать о величии русского народа. Здесь же просто противопоставил себя западникам ученым. А они все были таковыми. Васечкин внезапно с горечью осознал, что настоящих патриотов в богатой столице как будущем было немного, так и здесь поискать. Да и разговор его уже начал утомлять. Чаю он напился, печенья налопался. Пора и честь знать.
— Иннокентий, а ведь мы комсомолец и такое несете. Партия нас учит совсем иному.
— Партия также неоднородна, Станислав.
А вот тут хитрожопый начальник лаборатории аж присел обратно. Несмотря на все фрондерство подобные ему товарищи всегда колебались с линией партии. Ибо карьера дороже.
«Ха-ха, посчитал себя шибко умным? Получи фашист гранату!»
Уже около двери Кешу напоследок забил в их закостеневший диспут толстенную «сотку».
— Товарищ Сталин в сорок пятом на приеме в честь командиров Красной Армии произнес известный тост — Я хотел бы поднять тост за здоровье советского народа и прежде всего русского народа. Я пью за него, потому что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, что входят в Советский Союз!
Послышался стук разбитой чашки, красивое интеллигентское лицо Станислава буквально перекосилось. То ли от смысла, вложенного в речь вождя, то ли от его упоминания.
— Если будет, что интересное почитать из фантастики, маякните. Могу даже прикупить.
'Бывайте, Ихтиандры хреновы!
Покатать в уме моменты светской беседы и насладиться произведенным впечатлением Васечкину не дали. Не успел он спуститься на пару этажей ниже, как его догнал сварливый голос:
— Васечкин, где тебя носит?
— А, — Кеша с удивлением уперся взглядом в усатую физиономию одного из дядечек фотографов. — Ванадий Геннадьевич… в чем дело?
— Быстро за мной в лабораторию! А я уж подумал, что тебя опять услали в город.
Иннокентий вприпрыжку поспешил за долговязым фотографом. Тот с самого начала состоял в штате издательства и ощущал себя главным.
— В чем проблема?
— Срочная работа, а Павел заболел.
— Беда.
— И не говори. Болезнь у него небось «портвейная». С форматными камерами работал?
— Ну как? ФКП и ФКД.
— Хорошо. Но у нас ФКР тридцать на сорок. Ничего, разберешься. Иначе на хрен ты нам сдался. Да, Кеша?
Васечкин лишь хмуро кивнул. День начался незатейливо и ёрнически, а сейчас ему нужно доказать, что он на своем месте. Как жизнь выворачивает бытиё наизнанку!
Эта камера выглядела настоящим монстром.
«Годзилла!»
ФКП 18 на 24 и так смотрелась здоровой, а здесь длина мехов особо впечатляла.
— Кассету знаешь, как вставлять? Наводить на резкость? Покажи.
Геннадьевич придирчиво смотрел, как Васечкин крутит ручки и настраивает резкость по матовому стеклу.
— Готово!
— Нормально. Вешаешь эти чертежи на те держатели. Здесь крепишь на липкую ленту. Наводишь на резкость, прикрепляешь вот тот фильтр. Выдержка примерно такая.
Усач снял крышку и провел её вокруг объектива. Как в старинные времена первоначальных фотоателье.
— Понял.
— Тогда работай, а я проявлю и гляну.
Васечкин проверил чертеж на прилегание к стенду, заново покрутил кремальеры, гоняя резкость туда-сюда. Длинные меха позволяли делать репродукцию даже такого большого чертежа один к одному. Меняем стекло на кассету, вынимаем внушительного вида шибер. Фильтр, «крекс-пекс-фекс»! Снимаем кассету.
— Жди! — бросил коротко Геннадьевич и исчез в «темной комнате». Фотолаборатория в издательстве была намного меньше, чем в ателье «Юпитер». Минут через пять он вынырнул с двумя заряженными кассетами. — Нормаль. Работай! Стопка чертежей вон там, все снимай по очереди. И смотри не перепутай, а то нам голову оторвут. Они, блин, все секретные. Тебя здесь не было, запомнил?
— Яволь, герр оберст!
— Я тебе сейчас пошучю!
Выглядел фотограф предельно серьезно. Так, что Кеше даже не захотелось рассматривать чертежи подробней. Наверняка топ-секретно и расстрел на месте. Выдохнув, Васечкин снял один чертеж и заменил его на следующий. Настройка резкости не сбилась.
Фильтр, кассета, шибер, снимаем крышку. Шибер, снимаем кассету, отдаем Геннадьевичу. Снимаем огромный лист и заменяем другим. И так по кругу. Геннадьевич в это время проявлял листовую пленку и заряжал кассеты. Через пару часов они сделали перерыв.
— Отличный контраст вышел!
Только настоящий фотограф во время перекура может думать о технических параметрах готовой пленки.
— К чему такая спешка, Ванадий Геннадьевич?
— Если бы знал! Это от смежников подкинули. Почему «синьки» не сгодились хрен их знает! — усач затянулся сигаретой, затем внимательно глянул на Кешу. — А ты молоток! Я думал бестолочь и криворучка, а ты смотри ж. Много пришлось поработать у себя? Чем занимался?
— Похороны снимал.
— Чего?
Васечкин прыснул и рассказал о своих первых выездных фотосессиях. Геннадьевич также захохотал, прослезился и бросил:
— Полезный опыт, ничего не скажешь. Репортаж?
— Свадьбы, демонстрации да всякое. На газету халтурил внештатником.
— Ага. Пошли добьем остаток и захарчим чего-нибудь.
Закончили уже поздно. Пока Кеша упаковывал чертежи и схемы в картонный ящик, Геннадьевич развесил сушиться последние пленки и включил спиртовку.
— Счас кофею попьем, или ты спешишь куда?
— Куда? Один живу.