новое всегда создается по модели известного; однако попытки создать и использовать новый публичный дискурс тут же натолкнулись на проблему: по какому из известных «советских» дискурсов его следует моделировать – по официальному или по приватному?

Слишком большое сходство нового варианта с официальным («председатель, регламент») приводило, например, к тому, что собрание автоматически воспринималось как имеющее заранее известный, предрешенный результат и потому недостаточно «свободное» и не подходящее к новой демократической действительности. Аудитория такого собрания заранее не доверяла его организаторам и председателю, считая, что они обманывают ее, что у них «в рукаве» уже есть готовое решение, а само собрание призвано лишь имитировать «демократическое обсуждение». Как правило, из такого собрания ничего не получалось.

Слишком большое сходство нового варианта с приватным («давайте просто обсудим») сводилось к бесконечным дискуссиям и невозможности выработать совместную позицию, кончалось криками и ссорой, и участники оставались при своем мнении.

Третьего варианта не было. В массе своей люди оказались не готовы к «вызовам времени»: им очень редко удавалось найти «общий язык». Выработка регламента превращалась в мучение. Вот как описывает заседание первого демократически избранного (1989) Ленинградского городского совета один из его депутатов:

Демократия – это процедура! Сразу же после того, как был утвержден временный регламент, ряд депутатов принялся внимательнейшим образом следить за его соблюдением. Главным образом это были те депутаты, у которых вследствие их невысокого рейтинга не было шансов подняться на место сопредседателя. В результате ведущий сессию превращался в объект постоянных нападок, ибо в каждом его отступлении от регламента кто-нибудь из депутатов непременно находил злой умысел. То и дело возникали перепалки между ведущим сессию и кем-нибудь из «процедурщиков» (какое характерное слово! Курсив мой. – Н. В.). Это создавало атмосферу возбужденную и несколько агрессивную… [Винников 1998: 195].

Приведенная цитата может многое рассказать внимательному читателю о коммуникативных трудностях, атмосфере подозрительности, борьбе самолюбий и амбиций в первом за много десятилетий реально избранном органе исполнительной власти города.

Конечно, нашлись люди, от природы одаренные талантом публичного общения, которые быстро поняли, что и как следует делать. Существенно, что большая часть тех, кто сумел выработать новую (и жизненно важную) манеру общения, кроме таланта, обладали еще одним преимуществом: знакомством с тем, что можно назвать академическим дискурсом. Они обладали опытом выступления на публичных обсуждениях в исследовательских институтах или в университетах: выступлений на ученых советах, на семинарах, и главное – они обладали преподавательским опытом. Не случайно именно университетские профессора (такие, как Анатолий Собчак) и «младшие научные сотрудники» (такие, как Егор Гайдар) оказались той средой, из которой демократы конца 1980-х рекрутировали своих лидеров. Но академический вариант дискурса типа Argument, во-первых, был недоступен широкой публике, то есть той самой аудитории, к которой он должен был быть обращен; и, во-вторых, хорошо им владели буквально единицы, а основная «академическая масса» оставалась в рамках двух описанных выше вариантов – официального для одних ситуаций, приватного для других.

Я полагаю, вслед за Мэри Маколи [Маколи 2010: 260], что одной из главных причин поражения демократии в России в середине 1990-х годов было именно отсутствие публичного языка, которым хорошо владели бы лидеры демократического движения, которым умели бы пользоваться (и необходимость которого признавали бы) образованные люди в России и который был бы хотя бы отчасти понятен «широким народным массам».

* * *

Возникает естественный вопрос: если собрать вместе людей, не умеющих добиваться совместного результата речевыми средствами в публичном пространстве, и поместить их в условия, когда им необходимо договориться, принять консолидированное решение, прийти к компромиссу, сколько времени у них займет процесс выработки публичного дискурса и его правил? Как скоро они придут (и придут ли) к мысли о необходимости иметь регламент, ограничивать свою собственную речь по времени, по форме и по теме? Иными словами, возможна ли (и если да, то сколько времени занимает и как проходит) «естественная эволюция» «двухчленной» советской системы с официальным и приватным вариантами дискурса типа Argument сначала в трехчленную, состоящую из приватного, официального и публичного вариантов, и далее снова в двухчленную: приватный и публичный варианты, с отмиранием официального – или хотя бы уходом его на периферию?

Определенные основания полагать, что подобная эволюция может произойти, дают некоторые главы данной книги (см. исследования Гладарева, Федоровой, Касаткиной). Однако процесс этот идет очень трудно и медленно; необходимы сознательные и целенаправленные усилия по обучению правилам публичного дискурса, прежде всего школьников и студентов, вообще – граждан России этой науке: науке говорить и слушать, аргументировать и принимать чужие аргументы, находить компромисс и приходить к общему мнению. Для такого обучения можно, как это неоднократно было в истории России, воспользоваться чужим опытом (это быстрее, но менее основательно) или выработать что-то свое (это дольше, зато прочнее). По-видимому, этот вопрос – заимствование или развитие своего собственного – и есть главный вопрос, на который нам предстоит ответить.

* * *

В последней главе этой книги Олег Хархордин подробно разбирает те возможности, которые предоставляет российская история для самостоятельного развития публичного дискурса – в той мере, конечно, в какой вообще можно говорить о «самостоятельном развитии» чего бы то ни было. Рассмотрим здесь альтернативный вариант: заимствование.

Если попытаться заимствовать чужой опыт, то логично обратиться к опыту стран с самой долгой и самой прочной демократической традицией, то есть стран англоязычных. Материал здесь вряд ли обозрим, но имеет смысл показать несколько примеров.

Замечу, что, имея довольно большой опыт общения с людьми, родившимися и выросшими в англоязычных странах, я далек от того, чтобы идеализировать их навыки публичной речи. И там тоже, конечно, встречается нетерпимость к иному мнению, неумение слушать собеседника, и там тоже случаются собрания с заранее известным результатом. Однако в среднем ситуация в англоязычных странах все-таки совсем иная.

Обучение навыкам публичной дискуссии во многих англоязычных странах начинается уже в младших классах. Вот пример из австралийского руководства для начальной школы Джереми Фаррелла [Farrell n.d.]. Инструкции типа «Не используй случаи из жизни знакомых как аргументы в споре»; «Не отвергай бездумно аргументы другой стороны»; «Придумай для своих аргументов ясные заголовки, чтобы слушающие и соперники могли уловить логику твоего выступления» сопровождаются забавными картинками и назидательными историями.

В старших классах школы обучение продолжается: умение организовать и вести публичную дискуссию – часть курса «Американское общество» (American Civics). В отличие от традиционных советских учебников обществоведения, эта книга (в пересчете на российскую систему образования – для 10–11-х классов) дает знание не об «обществе как таковом», а о конкретном устройстве современного американского общества. Помимо прочих, в учебнике есть раздел «Гражданские навыки», а в нем – следующее практическое занятие «Работа в