зиму. Некоторые снопики оставляли брошенными в поле. Потом Вальтер узнал, что так делали в тех семьях, где в минувший год был покойник. «Пусть и мыши помянут», — говорили кметы. Сам же инженер совершенно не понимал, зачем плодить мышей, но со своим разумением не лез.

Погода стояла сухая, так что урожай собрали быстро. Зерно молотили и ссыпали в большие мешки и бочки. Вальтер, каждый день наблюдая, как суетятся хуторяне, запасая зерно, и сам торопился, налаживая все механизмы. Мельница то начинала вращать свои огромные крылья, то останавливалась, и тогда слышался стук молотка или топора, визгливое гудение пилы и брань мастеровых.

Всё же мельница была готова в срок. Пан Куявский приехал со всей семьёй посмотреть на «чудо-махину», что немец в три месяца построил. Кметы приехали с окрестных деревень на телегах, гружёных зерном. Вальтер лично показывал пану и его родне, как действуем мельница. Он рассказал и о механизмах, что позволят молоть и крупу, и муку, в зависимости от того, что нужно каждому крестьянину. Показывал вращение башенки и крыльев, как работает тормоз, как поднимаются и опускаются на лопастях паруса. Мельница заработала, вращая огромными крыльями сначала степенно, а потом всё больше набирая обороты под порывами ветра, бившегося в прочную ткань. Вальтер хвастал и тем, что башенка на крыше может быстро и легко повернуться на любую сторону по кругу, чтобы поймать ветер даже если он вдруг изменится.

Жернова неутомимо перемалывали зерно. За день кметы смололи всё, что привезли. Куявский был доволен, одарив Вальтера тремя десятками тевтонских марок, превысив на четверть обещанную награду. Лишь старый Войцех был угрюм, повторяя, что не нужно гневить Бога и искушать людскую зависть.

— Построили бы простую мельницу, без премудростей, беды бы не знали, — ворчал он, забирая мешки с мукой.

— Полно причитать, отец, — осаживал его старший сын. — Мы бы эту муку без мельницы неделю ждали, а теперь за полдня управились!

Войцех только качал головой.

С вечера того дня мастеровые и пан инженер пировали и веселились, тратя заработанное на мёд и жареную дичь.

— Оставь мне чертежи этой мельницы, — попросил Куявский Вальтера. — Ты уедешь, а я, если нужда будет, ещё таких мельниц понастрою.

— Так я ж на что? Я же и строил! — возмущался захмелевший Клюгехаммер.

— Всякий раз тебе по полсотни марок платить — разориться можно! — засмеялся Куявский.

И Вальтер остался в шляхетском замке ещё на несколько дней. Чертежи давались ему не просто, так как постоянно он хотел что-то улучшить, исправить, а для этого пару раз перебирал свой макет. Пергаменты, которые дала жена хозяина, та самая дородная дама, что прислуживала за столом, Вальтер быстро исписал, не добравшись в своих записях до сути. Когда вновь потребовался пергамент, хозяйка только развела руками. Пан же настаивал, чтобы чертежи обязательно были сделаны со всеми подробными пояснениями.

Пришлось Вальтеру отправиться аж в Торунь, чтобы добыть пергамент или плохонькую бумагу, которую купцы из Нюрнберга продавали втридорога. Эта немецкая бумага не шла ни в какое сравнение с тем, что делали в италийском городе Фабриано. Такую бумагу он держал в руках, когда учился в университете Оксфорда. «Вот бы попасть в Фабриано или Перуджу, накупил бы бумаги столько, чтоб на десять библий хватило! Хоть крылья изобретай», — думал он, проделывая долгий путь до Торуни.

Там, в лавке писаря, он запасся пергаментами, бумагой и перьями. Перед отъездом он зашёл в церковь Святого Ионна, чтобы помолиться о благополучном возвращении, поскольку мелкие дожди сделали дорогу скользкой, и лошадь Вальтера то и дело спотыкалась, норовя сбросить задумавшегося седока прямо в грязь.

На выходе Клюгехаммер столкнулся с бурмистровым сыном с хутора Мазуры, которого никак не ожидал увидеть.

— Здоров ли отец? — спросил Вальтер, поздоровавшись.

— Совсем плох, пан инженер, захворал страшно, не встаёт, вот иду поставить Святому Иоанну свечу за здравие, — понуро ответил Лешек.

Вальтер хотел дать ему денег, но парень на отрез отказался.

— Как так, пан? Мы с вами вместе работали, а мне у вас кошты брать? Мы своим трудом честно жили, и честно проживём! — отвечал бурмистров сын.

Тогда Вальтер решил во что бы то ни стало попрощаться со старым Войцехом, с которым прожил больше трёх месяцев под одной крышей, хоть до хутора и был неблизкий путь. Вместе с Лешком они добирались до Мазур несколько дней, ожидая, что застанут либо остывшее тело, либо свежую могилу. Но всё-таки они успели.

Старик был бледен, лежал недвижно на соломенном тюфяке и, казалось, застыл на подобии статуи, ни на что не реагируя. Изредка только слышалось его хриплое дыхание. Сын долго говорил с отцом, рассказывая ему о путешествии, о красоте Торуньской церкви, о скотине и внуках. Войцех только моргал глазами, иногда издавая тяжёлый вздох. Когда же Вальтер подошёл к нему проститься, старик вдруг оживился и прошептал:

— Мельница. Мельница чужих позвала. Зависть и злоба всё. Бежать надо…

Бабы и дети принялись успокаивать умирающего, громки и плаксиво, но он более не произнёс ни слова, только лежал со взглядом, устремлённым вдаль на тысячи вёрст.

Клюгехаммер решил остаться на ночь и двинуться с рассветом к замку Куявского. Он почти с радостью вернулся в свою холодную каморку с земляным полом. Ночь была тёмной и тихой. В такие обычно спится крепко, но сегодня Вальтер думал о том, что сказал ему старик. Видимо, на смертном одре мысли окончательно помутились, и ужас предстоящего конца заставлял бурмистра говорить бессвязные слова, полные отчаяния и угрозы. Ещё думал он о том, как можно было бы сделать мельницу ещё лучше, как описать в чертежах всё, что нужно сделать. От этих мыслей Вальтер заснул не скоро, и проспал зарю, проспал первых петухов, проспал почти до полудня, когда его вдруг разбудили женские крики и плачь.

В одной рубахе, натягивая на бегу свой синий кафтан, Вальтер выскочил на двор. Перед хатой на пегом коне восседал рыцарь в белом плаще с чёрным крестом. За его спиной были всадники в серых одеяниях, на груди их была видна большая чёрная буква «Т». В руке рыцарь сжимал булаву с маленькой металлической головкой, слева от него на земле сидел бурмистров сын, держась за окровавленную голову.

— Последний