– Я тебя убью, – прохрипел полковник. – Разнесу голову. Ты меня понял? Понял?

Генерал что-то невнятно прошептал, глядя расширенными от ужаса глазами в лицо полковника. Он наконец-то поверил в то, что все это происходит с ним на самом деле. И что полковник на самом деле осуществит свою угрозу и нажмет на спуск.

Полковник убрал пистолет:

– Где ключ?

В принципе ключ от главных ворот бункера генерал должен был носить всегда при себе, но он никогда этого не делал – не хватало еще где-то посеять эту штуку. Генерал Федоров не любил забивать себе голову всякой ерундой.

– Там, – прошептал генерал окровавленным ртом. – В верхнем ящике. А пакеты с кодами… пакеты с кодами в сейфе, в верхнем отделе…

Полковник встал на ноги, переступил через генерала, открыл ящик стола. Ключ от ворот был там. И ключ от сейфа тоже.

– Лежать, а то пристрелю, – сказал полковник, и генерал торопливо закивал, попытался что-то сказать, но кровь, заполнившая рот, помешала, запузырилась и потекла по щеке.

Нужно делать все, что этот сумасшедший требует. Потом, когда сюда приедут… Когда придет спецколонна, вот тогда… А еще можно будет позвонить командиру бригады. Точно, пусть только Иванченко выйдет из кабинета… Пусть только выйдет.

Полковник открыл сейф, достал пакеты. Торопливо перебрал, нашел нужные, бесцеремонно сломал печати.

– Хорошо, – прохрипел полковник. – Все есть. Хорошо.

Иванченко было трудно дышать. Сердце колотилось у самого горла.

– Хорошо, – снова повторил Иванченко. Теперь генерал не нужен. Теперь можно…

Убить, мысленно произнес полковник, медленно, словно пробуя это слово на вкус. Убить. Прострелить ему голову. Нажать на спуск пистолета и пробить голову пулей.

Но тогда выстрел могут услышать снаружи. Полковник был уверен, что сможет все потом объяснить людям, но если его застанут над мертвым комендантом объекта – все может выйти из-под контроля. Стрелять нельзя.

Полковник оглянулся. На стене возле письменного стола висело несколько кавказских кинжалов. Генерал какое-то время служил в тех местах и собрал небольшую коллекцию оружия дикарей и аборигенов, как он сам любил рассказывать гостям.

Все клинки попробовали крови, многозначительно говорил генерал.

Вот и пригодилось, сказал полковник. Вот и хорошо. В ушах грохотало, весь мир, казалось, вибрировал в такт сердцебиению полковника Иванченко.

Вот и хорошо. Вот и пригодилось. Вот и хорошо… Полковник вытащил кинжал из серебряных ножен.

– Нет… – простонал генерал. – Не нужно… Не-ет…

– Да, – сказал Иванченко, наклоняясь к генералу. – Знаете что, товарищ генерал-майор? В мире эпидемия. Люди гибнут. Я думал, что у нас она еще не началась… И ты думал, что еще есть время, мясо жрал, о своем барахле беспокоился, а она уже здесь, люди от нее уже умирают… Вот ты умрешь, сука!..

Полковник замахнулся, потом вдруг замер. Федоров с ужасом понял, что полковник смеется.

– А ты идиот, генерал. – Иванченко вытер слезы, выступившие от смеха. – Ты себе готовил в бункере многокомнатные апартаменты, ты ведь самый главный здесь, у тебя и твоей семьи должны быть самые лучшие условия… А ты не подумал, что в этом списке есть куда более высокое начальство… Не подумал, что это они будут жить в твоих апартаментах, а тебя поселят в лучшем случае в четырехместный лейтенантский кубрик, с твоей женой. А сыновей твоих в приказе нет. Ты надеялся, что сможешь их протащить нахрапом, со шмотками и детьми… Ни хрена у тебя бы не получилось. Их бы оставили снаружи. Они тоже не доросли до права выжить. Не заслужили. Ты понимаешь меня, генерал? Понимаешь?

Генерал-майор Федоров его понимал. Смотрел на лезвие кинжала над своей головой и понимал, что полковник говорит правду. Правду, осознал генерал за секунду до смерти.

А ведь он приехал в эту шикарную квартиру на десятом этаже элитного дома умирать. Когда узнал, что жить ему осталось все ничего, что по приезду из Штатов его работодатель отдаст приказ уничтожить потерявшего страх и уважение охранника, Янычар поначалу хотел бежать куда-нибудь подальше. Он умел прятаться, его этому учили, накрепко вбивая в голову, в инстинкты, в рефлексы.

Бежать, вырвать у судьбы еще несколько дней-недель-месяцев-лет… Хотя нет, больше месяца ему все равно жить не дали бы. Парни работодателя дело свое знали туго, а Янычар как-то имел возможность наблюдать за их работой. Ополоумевший от жадности Никитка Иванов попытался сбежать с деньгами и драгоценностями хозяйки, был настигнут в течение недели в глухой деревне Вологодской области и жестоко наказан.

Янычар вместе с другими бойцами шефа стали зрителями казни. Казни, другого слова подобрать было невозможно. Был эшафот, палач и зрители. Никитка умирал долго – почти четыре часа, а зрители четыре часа смотрели на это, стараясь не отводить глаз, – хозяин внимательно наблюдал за реакцией каждого.

Молодой хозяин, тварь спесивая. Со своей молодой хозяйкой.

Холеная сука тоже присутствовала при казни, ей поставили стул возле самого помоста, и Янычару даже показалось, что капли крови несколько раз долетали до ее руки. Тварь подносила руку к самому лицу, словно принюхивалась к запаху крови или собиралась алую каплю слизнуть.

Тогда Янычар испытывал только брезгливость. Никакой жалости. Никто Никитку не заставлял красть. Да и ни на что-то важное и значимое собирался потратить он ворованное. Жить как человек, сказал Никитка при допросе, будто он знал, как именно живет человек. Сладко жрать, пить вдоволь и унижать всех, кого сможет?

О том, чтобы жить, Никитка сказал, когда еще думал, что все закончится просто побоями. Ну, или сломанными костями. Уж потом, все осознав, Никитка пытался что-то придумать, плел о больной матери и необходимой операции.

Это Янычара не тронуло. У него не было матери. Нет, человечья самка, выронившая его в этот мир, конечно, была, но матерью… можно назвать матерью тварь, которая просто выбросила в мусорный бак новорожденного ребенка? Его нашел дворник, вызвал полицию… нет, милицию – тогда еще была милиция, те очень удивились, что младенец еще жив, отвезли вначале в больницу, там новорожденному спасли жизнь, а потом отправили в детский дом.

Потом интернат, армия, спецкурсы, спецназ, снова курсы, подразделение особого назначения, сформированное из таких же, как Янычар, – без семьи, без прошлого и, если разобраться, без будущего.

Собственно, это Янычара не волновало. Ни капли не беспокоило. Он жил, пока была возможность. Был готов убивать ради этой возможности, для него никогда не стоял вопрос: нравственно лишить человека жизни или нет.

Ему даже о патриотизме и верности долгу престали говорить после того, как он выполнил первые задания. Только верность командиру, исполнение приказа и готовность умереть, если прикажут.