тряслись от страха. Навью тем временем ломало: она резко свалилась на землю, в цепкие корни лешего, которые тут же словно змеюки обхватили каждую её конечность. Она истерически кричала и вопила, молила о пощаде. Проглядывались проблески возвращения её рассудка: девушка просила скорее закончить ритуал.

Живорот же в теле кота спешно, но тем не менее срезал вичку когтем и успел ухватить стан девушки, с жутью в глазах, коих невозможно было узреть, когда обликом управляла душа Милана, поглядывал на тварей, что окружили островок, и на навью, что только пала наземь. Собравшись с силами, он трепетно уложил тело красны девицы, что даже поцеловал жарко в лобик кошачьей рожей.

В тот же момент душа его вылетела из тела окаянного, в глаза явилась смелость и отвага, а само оно более не стояло по-человечески, а сгорбилось и более походило на кошачье.

Дабы понять степень ситуации в кой он пребывал, Милан осмотрелся и заметил, что туман пропал и вдалеке можно было узреть птицу печали, Сирин, что сидела статно на ветке, и своим красивым ликом внимательно наблюдала за происходящим, затаившись в лесной гуще. Выглядит она как крупная чёрная птица с женской головой и золотой короной на ней. Предвещает беду, а своим пением в силах лишить памяти.

“Плохи дела…” — подумал Живорот подобным образом, осмотрев округу.

— Да не переживай ты так! — воодушевлённо провозгласил Милан, выпячивая грудь, после уворота от хвоща и корней, что летели в него. — Что-то с Первуной не так! Навья должна сопротивляться, мешать упокоению тела, а эта вон — свалилася да просит, чтоб её спасли! Странно…

Пока наш герой разглагольствовал, утопленники в количестве двух дюжин окружили остров и наступали на… Нет, не на Милана, а на тело Первуны, потому резкими и ловкими кошачьими движениями, котолак откидывал от ямы мертвецов, швыряя их друг в друга, некоторых простым толчком сбивал с ног, а некоторым сворачивал головы, и те шли в обратную сторону от тела девушки. Но не так просто было ему, потому что хвощ, коим управлял водяной, лез отовсюду, окружая остров, и был в силах обвить мохнатую ногу оборотня, из-за этого приходилось нашему герою когтями срезать растительность, но и леший не оставлял кота в покое, направляя в его сторону плющ и упругие древесные корни, тянущиеся из болота, которые просто так не срежешь, однако можно было сломать, приложив достаточно силы, коей у нашего героя, видимо, хватало.

Тем не менее нужно было закопать, а всё окружение проклятое ему в этом мешало — только повернётся он в сторону могилы, так либо плющ за ногу схватит и потянет в трясину, либо очередной мертвец вылезет не пойми откуда, а что хуже — толпа, коя цепкими руками схватит и начнёт мешать, что приходилось откидать подальше.

И вроде герой наш приловчился и получалось закапывать ручками, и в то же время от неприятеля уворачиваться, как заметил он, что в стороне, откуда он прибыл, явились те самые русалки да орда упырей в довесок. Понимая, что островок и тело Первуны обладают чем-то солнечным, тёплым, что смердятина боится собственноручно лезть туда, Милан уже наперёд думал, как же ему выбираться из лесу, ведь ступи он на землю проклятую, так сразу же будет сожран нежитью или разорван лешим. Навья же с каждой горстью земли визжала громче и ужаснее, что даже нашему герою становилось не по себе. Да и не успокаивала птица печали, что незаметно передвигалась от ветви к ветви и становилась ближе. Не к добру это, считал кот.

Но не перестал наш герой закапывать Первуны тело в могиле и оставалось-то немного, что понималось по невыносимому визгу навьи, обвитой корнями лешего, постоянно уклоняясь от очередной нечисти и напасти. За то время вокруг островка скопилась вся смерда леса: помимо вышеперечисленных, к ним добавились кикимора на курьих ножках, коя “просто пришла поглазеть”, несколько гулей с вывернутыми конечностями, которые приползли на приятный запах наживы, еще с десяток русалок выглядывали с высоты сосен, с интересом ожидая кульминации. За кикиморой выстроились змеи разных размеров и цветов, некоторые даже выглядывали из ее сухих волос.

Милан держал в кулаке оставшуюся рыхлую землю и выставил его над могилкой, смело осматривая всю окружившую его нечисть. Даже леший, водяной и болотник прекратили свои напасти, застыв в ожидании.

— О великий Велес! — закричал кот. — Знаю, ты не милостив к самоубийцам! Но прошу упокоить душу этой прекрасной девы, что отмучалась в течение ста лет. Полно ей страдать! — харизматично, словно в театре договорив свою речь, карикатурно оборотень высыпал из руки землю на могилку.

Внезапно навья замолкла, глаза её вывалились наружу, а язык и зубы — внутрь. Оттуда показался тёплый свет, озаривший лес своими насыщенными лучами и, попадая на нечисть, испепелял дотла, что смерда перепугалась подобного, отбегая подальше от непонятного и опасного явления. В рот бурным потоком заливался воздух, что тело девы в буквальном смысле надувалось, как надувается лягушка с камышом во рту, пока не взорвалась вовсе, оставив после себя лишь эфемерное свечение.

Милан был в восторге, однако, как дева исчезла, он заметил, что древо, на котором висело её тело, внезапно высохло, как и земля под ним, вернулся густой туман, а смерда осознала, что теперь может ступить на некогда святой остров. Тут-то наш кот и выдал на своём лице страх и отчаяние, которое в не меньшем страхе и отчаянии узрела душа Живорота, задаваясь вопросом: “И что делать?”.

— Как-то выживать… — промолвил кот, закидывая за спину мешок с хрустальными слезами, ища испуганными глазками, кои он пытался сделать серьёзными, путь к отходу, но никак не мог определиться, потому что всюду его ждала смертельная опасность. А смерда не дремала — водяной уже руки положил на остров, дабы проверить, может ли ступить на эти земли, леший смотрел своими пустыми глазами на кота, направляя корни.

Однако сверху на могилу Первуны спикировала птица печали Сирин, а из самой могилы заметен был тусклый тёплый свет…

— Сила солнца… — поразился кот.

Сама Сирин в одночасье стала белой и озарила царствующую темень светом, будто сама горит, полыхает ярко-ярко, что попряталась смерда от такого сияния. И как запела эта птица, и по-домашнему тепло сталось на душе у Милана в этом жутком и проклятом лесу, что даже прилечь на землю хмурую и мёртвую хотелось, да земля от могилы живой силой набиралась, что из серого воротилась в коричневый цвет, что травка на ней потянулась к небу и ярко позеленела, что ромашки вылуплялись из