Легкий обед — овощной суп и вареного окуня — Хрущев и Микоян ели в молчании. Наконец настало время уезжать. Управляющая резиденцией, как обычно, преподнесла Хрущеву прощальный букет осенних цветов. Хрущев уже устроился на сиденье своего огромного ЗИЛа, когда к машине подбежал бравый генерал — командующий Закавказским военным округом. Главы ЦК партии и правительства Грузии были в Москве (все они принимали участие в заговоре), поэтому проводить почетного гостя республики в аэропорт было поручено генералу. Он должен был присмотреть за тем, чтобы Хрущев в целости и сохранности вылетел навстречу своему политическому краху.

В аэропорту Адлера его ждал личный пилот, генерал Николай Цыбин, служивший у Хрущева со времен Великой Отечественной войны, а в последние годы вместе с ним облетевший чуть ли не весь мир. Хрущев и Микоян вошли в дальний салон самолета, пассажирские кресла в котором заменяли удобный диван, два стула и стол. Членам команды полагалось занимать салон, находящийся сразу за кабиной пилота. Во время перелетов, как и в отпуске, Хрущев терпеть не мог одиночества: если он не читал бумаги, подготовленные помощниками и стенографистками, то приглашал кого-нибудь из помощников или обслуги к себе в дальний салон поболтать. На этот раз, однако, в салон вместе с ним вошел только Микоян. «Оставьте нас вдвоем», — коротко приказал Хрущев. Когда явилась стюардесса с армянским коньяком, минеральной водой и закусками, он и ее отослал.

В середине октября в Москве обычно серо, пасмурно и моросит холодный дождь; однако день тринадцатого октября 1964 года выдался ясным. Самолет Хрущева сел во Внуково-2, аэродроме на юге города, зарезервированном для прилетов и отлетов официальных лиц, и подкатил к сверкающему стеклом правительственному павильону. Как правило, при возвращении советского лидера первые лица партии и правительства встречали его на аэродроме. Хрущев любил такие встречи, хотя и сетовал на то, что коллеги покидают свои рабочие места, прибавляя добродушно: «Неужели, думаете, я без вас дороги не найду?» В этот раз гудронное шоссе было пусто: только вдали маячили три фигуры. Когда к самолету подали трап, внизу уже ждали Хрущева глава КГБ Семичастный, а с ним — руководитель ГРУ и чиновник из Верховного Совета.

Хрущев начал спускаться по трапу первым.

— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, — проговорил Семичастный.

Этот круглолицый сорокалетний человек был обязан своей блестящей карьерой именно Хрущеву. В 1946 году, в возрасте двадцати двух лет, он благодаря Хрущеву получил высокую должность в украинской комсомольской организации; в 1961-м, когда ему было всего тридцать семь, возглавил Комитет госбезопасности. Его благодетель еще не вылетел из Пицунды, когда Семичастный снял с должности прежнего начальника охраны Хрущева; к тому моменту, когда Хрущев добрался до Москвы, его столичная и загородная резиденции уже находились под контролем новой команды охранников, подчинявшихся только Семичастному18.

Стараясь не смотреть Хрущеву в глаза, Семичастный подал ему руку.

— Все собрались в Кремле, — сообщил он. — Ждут вас19.

— Поехали, Анастас, — сказал Хрущев Микояну.

Павильон был пуст, если не считать охранников по углам. За дверью с другой стороны Хрущева ждал массивный ЗИЛ, а за ним — еще несколько черных автомобилей: ЗИЛ Микояна, несколько менее внушительная «чайка» Семичастного, «Волги» мелких чиновников из хрущевского окружения и машины охраны.

Хрущев и Микоян сели в одну машину. Охранник захлопнул за ними заднюю дверцу и сел на переднее сиденье. Следом за ЗИЛом Хрущева ехал автомобиль охраны, за ним — Семичастный на своей «чайке». Процессия двинулась по восьмиполосному Ленинскому проспекту к центру города; милиционеры перекрывали движение на ее пути. Улица Димитрова, мост через Москву-реку… Вот и въезд в Кремль через Боровицкие ворота.

Зал заседаний Президиума располагался на втором этаже здания, в царские времена служившего для заседаний Сената, через две двери от рабочего кабинета Хрущева. Вечерняя сессия начиналась в четыре часа дня. Члены Президиума, вошедшие в зал последними, увидели Хрущева на обычном председательском месте — во главе большого прямоугольного стола, обтянутого зеленым сукном. По сторонам стола сидели члены и кандидаты в члены Президиума, а также секретари ЦК. Все присутствующие, за редким исключением, были протеже Хрущева, которых он ввел во власть, и партийные ветераны, поддерживавшие его в былых сражениях. Однако никто из них, кроме Микояна, не решился сказать хоть слово в его защиту.

Хрущев, загорелый, но едва ли вполне отдохнувший, открыл заседание20 и попросил объяснить, чем вызван экстренный созыв Президиума. В ответ грузный, с мохнатыми бровями Брежнев набросился на своего бывшего покровителя с целым ворохом обвинений. Двумя годами раньше, когда Хрущев разделил партию на индустриальное и сельскохозяйственное крыло, Брежнев первым принялся восхвалять его решение. Теперь же он заявил, что хрущевская реформа «противоречит заветам Ленина» и «дезорганизует» и промышленность, и сельское хозяйство.

Хрущев, продолжал Брежнев, обращается с коллегами «грубо». У него развилась привычка «принимать решения за обедом»; он «игнорирует чужое мнение», часто выглядит рассеянным и безразличным. Во время подготовки к предстоящему ноябрьскому пленуму ЦК он вдруг, ни с того ни с сего, сорвался в отпуск, так что коллеги по Президиуму «не знали, где он». И вообще, Хрущев в последнее время действует «единолично, игнорируя Президиум».

«Ваше поведение нетерпимо», — заявил Брежнев. Вот почему коллеги Хрущева вызвали его из Пицунды. На заседании, объявил Брежнев, будут обсуждаться не вопросы сельского хозяйства, а один-единственный вопрос — о руководителе партии и правительства.

Хрущев начал защищаться — отрывисто, сумбурно. Он долго служил партии и народу. Вот и сейчас, откликнувшись на вызов Президиума, немедленно вернулся в Москву. Да, ему случалось совершать ошибки; но он думал, что люди вокруг — его товарищи…

— У вас здесь нет товарищей! — выкрикнул Геннадий Воронов.

— Но почему?! — повысив голос, воскликнул Хрущев. — Зачем вы это делаете?!

— Долго мы вас слушали, теперь вы нас послушайте! — крикнул кто-то с места.

Петр Шелест — невысокий, крепкий, совершенно лысый, с густыми черными бровями — начал вежливо. «Мы многому у вас научились, — сказал он, — и привыкли уважать вас: но в последнее время вы переменились». Хрущев превратил пленумы ЦК в массовые мероприятия, на которых «невозможно говорить свободно». Его требование «догнать и перегнать Америку», выдвинутое в 1957 году без консультаций с Президиумом, привело сельское хозяйство на грань катастрофы. Хрущев «непредсказуем, высокомерен и несдержан».

Следующим поднялся Воронов — плотный человек в очках. «В Президиуме стало невозможно работать, — говорил он. — Прежде был культ Сталина, а теперь — культ Хрущева». Воронов — специалист по сельскому хозяйству, однако все вопросы в этой области Хрущев решает, не советуясь с ним. Он громогласно провозглашает «истины, которые любому крестьянину известны» (например, что «удобрения повышают урожай» или «пчелы опыляют гречиху»). За последние три с половиной года не было случая, чтобы, попытавшись высказать свое мнение, Воронов не услышал в ответ «брань и оскорбления». «Для товарища Хрущева, — заключил он, — пришло время уйти с занимаемой должности».