После молитвы, она подала парню деревянную ложку.

-- Кальвин, - её голос был тихим и робким, - я обещала твоим родителям, что буду приглядывать за тобой. И эти полгода я честно исполняла свой долг.

-- Что случилось? – Кальвин отложил ложку в сторону.

-- Батай[1] назначил меня эванхой[2]. Я должна следить за порядком в монастыре, организовать сестёр. Боюсь, у меня не будет времени посещать тебя, - она принялась расправлять и без того ровные манжеты рясы. – Не беспокойся, я пришлю себе на замену одну из послушниц.

-- Но… сестра Сэвви… а как же наши животрепещущие споры на тему веры? Да и не только на тему веры. Вы ведь всегда понимали меня лучше, чем кто-либо в монастыре. Я тут умру со скуки в четырёх стенах!

-- Не умрёшь, Кальвин, - она улыбнулась одними уголками рта. – Я обещаю, что найду себе достойную замену.

Кальвин резко подскочил со стула и подошёл к ней. Он пытался подобрать слова, уговорить её отказаться от должности, не оставлять его одного, ведь у него не так много друзей. Но внутренний голос совести подсказал ему, что он не вправе так поступать.

Понимая, что пауза затягивается и сестра Сэвви смотрит на его нерешительность, Кальвин опустился на одно колено и взял её за руку. Она пыталась избежать прикосновения. Это было против правил – противоположный пол не должен дотрагиваться до монахинь, но Кальвин чувствовал непоколебимое желание выговориться. Её руки были тёплыми и пахли свежим хлебом.

-- Простите, сестра, что дотронулся до вас, но я… должен… Я должен сказать, что благодарен за всё, что вы сделали для меня. Когда меня привели в храм, я не умел ни читать, ни писать. Мне с трудом давалось обучение, но вы взялись за меня и теперь… благодаря вам, я могу… И потом, после моего побега… От меня отвернулись даже Шиггел и Эхора, но только не вы.

Она тяжело вздохнула и улыбнулась одними глазами.

-- Кальвин, Кальвин. Какой же ты ребёнок.

-- Вы станете прекрасной эванхой, сестра. Я уверен в этом.

Он хотел отнять руки от её теплых ладоней, но теперь уже она его не отпустила.

Они говорили. Последний раз. Сначала о делах в монастыре и утренней молитве, затем Сэвви поинтересовалась, как Кальвин уживается с Шахруком, и не было ли у них перепалок. Сестра попросила не ругаться с сандвакийцем и пообещала молиться за их совместную работу.

О знакомстве с магом Кальвин решил не говорить. Люди веры и магическое сообщество друг друга не переносят. Священники считают чародеев поборниками нравственности. Кальвин еще со школы при храме запомнил слова батая, что магия отвлекает от истинного назначения настоящего человека – быть хорошим сыном Матери песков. Он говорил, что удел человека молиться за себя и близких и воздерживаться от веселья в засуху.

Про самих магов Батай говорил, что живущие в достатке и излишестве маги, высокомерны, коварны и жестоки. Им чужды честность и жертвенность. Позже Кальвин понял, что монахи просто проиграли битву за чудо.

Монахиня будто знала, что Кальвин что-то скрывает, копала глубоко и всё время смотрела в глаза. Он знал, как уходить от зрительного контакта и всё же не смог убедить Сэвви, что ничего не скрывает.

Сестра ушла к обеду. Они закончили разговор на дневнике. Узнав, что Кальвин позаимствовал чтиво у Шахурка, Сэвви принялась убеждать парня, что воровство – тяжкий грех.

-- Но я ведь не ворую у него, - возразил Кальвин. – Я читаю, переписываю, если мне понравилась история, и возвращаю всё на место.

Так сестра Сэвви и ушла – на полуслове. Кальвин долго обдумывал произошедшее. Наверное, он лишался очень важной части себя и теперь чувствовал, как мёрзнет на сквозняке сердце.

8

Кальвин никогда не бывал на банкетах, но увиденное в доме Кренеуса сильно отличалось от его представлений о магах.

К семи вечера дом заполнился гостями. Важные маги расхаживали по дому в роскошных фраках, а женщины сверкали самыми глубокими декольте вечерних платьев, которые Кальвин только мог себе представить.

Маги вели себя непосредственно, совершенно не опасаясь за свою репутацию, ведь кроме них самих, на приёме Кренеуса была только прислуга, а с ними можно особо не церемониться. Гости много и невпопад шутили, в глаза говорили лестные замечания о прекрасном вечернем туалете или причёске, а, отвернувшись, словоохотливо костерили недавних красавцев и красавиц.

Заслушавшись разговором трёх магичек о прелестях утренних утех, Кальвин не сразу услышал возглас:

-- Слуга! Слуга! – тучный, невысокий маг с жёсткой щетиной на подбородке бесцеремонно пихнул парня в бок и подставил бокал. Кальвин на секунду возмутился, но быстро стёр недовольство с лица и участливо налил вина.

-- Так-то лучше, мальчик.

Маг смерил его с ног до головы взглядом.

-- Много тебе Кренеус платит?

-- Что простите?

-- Сколько тебе платит этот старый хрыч? Я готов приютить тебя в Драгморе и платить двойную ставку. Уж поверь, у меня больше денег, чем у этого отщепенца. Будешь ходить в лучших тряпках, какие только можно найти в этой чёртовой пустыни, - маслянистые глаза мага прищурились.

-- Нет, спасибо, - инстинктивно сделал шаг назад Кальвин и наступил на ногу молодому магу в голубом костюме.

-- Какого мрака, парень?

-- Простите, я нечаянно.

-- Оттирай теперь, - маг показал на пыльный след на начищенном носке черной туфли.

Кальвин нехотя опустился на корточки и, оттянув рукав рубашки, вытер обувь.

Молодой маг посмотрел на парня сверху вниз и ушел вглубь зала. Кальвин медленно поднялся, схватил бутылку двумя руками и принялся её душить то ли от гнева, то ли от собственного бессилия.

-- Покладистый нрав, мне такие нравятся, - послышалось за спиной сопение толстого мага. Кальвин спешно ретировался, не желая больше находиться в его обществе ни секунды.

Курсируя по залу, Кальвин слушал разговоры магов и заполнял белые пятна на карте миропонимания. Незнакомые имена, названия, организации, Академия – всё это было для него подёрнуто тёмно-серой тканью неизвестности. Порой, слова или фразы звучали и вовсе странно, как будто какое-то особенно изощрённое заклинание, отпугивающее других таких же магов. Но чаще всего они разговаривали о вполне насущных вопросах: еде,