Его фола все еще светилась серебром на висках, а глаза будто поглощали весь свет, такие же черные, как голодные вороны, которые парили над ним. Но что еще хуже – они были пусты. Безжалостны.

Большую часть ночей Рен все еще просыпалась в поту, задыхаясь. Ее сны были освещены бушующим огнем, зловоние горящей плоти покрывало кожу, а крики звенели в ушах. Чувствовал ли Хэл, убивший стольких людей, тяжесть своих поступков?

Она не знала, что заставило его пощадить ее в тот день. Может быть, ей всего лишь показалось, что он обратил на нее внимание. Может быть, кто-то окликнул его. Все, что она знала наверняка, – она никогда больше не хотела его видеть.

– Хэл Кавендиш все равно что мертв, если я с ним столкнусь, – отозвалась Уна. – Я принесу вам его голову на серебряном блюдце.

– Нет. – Изабель вздернула подбородок, скрыв половину лица в тени. Хотя сегодня на ней не было короны, ее невозможно было ни с кем спутать. Королева-воительница, холодная и расчетливая. – В тот день, когда мы двинемся на Весрию, ты приведешь его мне живым. Его жизнь принадлежит мне, и я собираюсь устроить из этого представление.

– Это еще одна причина, по которой мне нужна Рен…

– Довольно, – отрезала Изабель. Часы продолжали противно тикать, пока она вновь не нарушила тишину. – Завтра вы отправитесь за мальчишкой. Без Рен. Это понятно?

– Да, – с горечью ответила Уна. – Понятно.

– А ты, Рен, вернешься в аббатство, пока я не решу, что с тобой делать.

– Нет. – Рен сжала руки в кулаки.

Разве она могла отсиживаться в стороне и наблюдать, как ее подруга идет навстречу опасности? Если Уна тоже исчезнет, Рен останется по-настоящему одна. Запертая в аббатстве, она снова превратится в маленькую напуганную девочку, нежеланную и забытую. Лишенную возможности хоть немного повлиять на то, как прожить жизнь. Неудачница.

– Пожалуйста, – прохрипела Рен. – Я не могу вернуться туда.

– Рен, – прошептала Уна резко, но при этом почти умоляюще.

– Поскольку ты освобождена от занимаемой должности, боюсь, у тебя нет особого выбора в этом вопросе.

Все маги так или иначе служат Богине. Как ее земной представитель, Изабель возглавляет и государство, и церковь и может распоряжаться подданными по своему усмотрению. Поскольку все маги подлежат обязательному призыву – мера предосторожности в этом раздираемом войной королевстве, – теперь она вынуждена нарушить закон. Будучи военным медиком в отставке, Рен проживет свои дни в преданности Богине, исцеляя простых людей. Уйти означало отказаться от магии.

Рен промолчала. Она словно разучилась говорить.

Гнев бурлил в животе, как корабль, брошенный в море. Кровь громко стучала в ушах. Она не смогла придумать ничего другого, кроме как повернуться на каблуках и побежать к двери. Зрение поплыло, и она провела тыльными сторонами ладоней под глазами, чтобы поймать любые слезы, которые осмелились пролиться. Она ненавидела плакать, когда злилась. Это была еще одна слабость, еще одна причина, по которой она не могла быть военным врачом, еще одна причина, по которой ее отстранили. Эмоции, слишком сильные, чтобы ими можно было управлять, каждый раз обрекали ее на гибель.

3

Прошло несколько часов после встречи с Изабель, когда в дверь постучали.

– Ты дома? – Уна прижалась лицом к окну, всматриваясь в темноту.

Сердце подскочило к горлу. Уна не приходила к Рен с тех пор, как… Нет, она не будет думать об этом. Они договорились никогда больше не обсуждать это.

Глубоко вздохнув, Рен встала и открыла дверь. Как только Уна вошла в комнату, Рен рухнула в кресло и натянула одеяло на голову. Почти сразу же она почувствовала рывок – затем съежилась, когда свет снова проник внутрь. Уна отодвинула край ее импровизированного кокона и скривила губы, как будто обнаружила внутри что-то сформировавшееся лишь наполовину.

– Пожалуйста, только не плачь, – попросила она. – Мне станет неловко.

– Я не буду плакать.

Уна отстегнула саблю и осторожно присела рядом на кресло. У нее никогда особо не получалось успокаивать других, но Рен была благодарна за попытку.

– Тогда, может, включишь свет, например? А то атмосфера гнетущая.

Рен застонала и снова закуталась в плед. Она решила игнорировать Уну, но затем осмотрела квартиру глазами подруги и поняла по крайней мере часть ее беспокойства. Рен всегда была на заданиях, или погружалась в исследования, разрабатывая новые способы использования фолы, чтобы усовершенствовать хирургические навыки, или изучала ядовитые растения, которые аптекарь припас для нее. Она так редко здесь находилась, что никогда не удосуживалась украсить это место. С потолка свисали сухие травы, перевязанные бечевкой: веточки лаванды, зазубренные пучки крапивы и оранжевой календулы. Под надломленным карнизом виднелись облупившиеся обои в цветочек, испачканные свечным дымом и забрызганные взорвавшимися остатками какой-то неудавшейся настойки.

Из широких окон, покрытых пылью, открывался вид на оживленную улицу, освещенную приглушенным светом фонарей. Со своего рабочего места Рен могла наблюдать, как женщина через улицу по утрам развешивает одежду для просушки на веревке, а ночью – как ассенизаторы[1] вытаскивают вонючие плетеные корзины из выгребных ям. Хотя она могла позволить себе многое на военное жалованье, у нее не было ничего, кроме неубранной кровати, придвинутой вплотную к железной плите, на которой стоял помятый чайник. Вся эта скудность делала беспорядок более резким, более жалким. Но ей хотя бы будет легко собрать вещи.

Уна вытащила нитку из потрепанного кресла. В нездоровом вечернем свете, пробивающемся сквозь жалюзи, Рен могла видеть трещины на ее маске и скрывающуюся под ней усталость.

– Я здесь не для того, чтобы заставить тебя чувствовать себя хуже. Я подумала, тебе захочется с кем-нибудь увидеться.

Это правда. Она всегда хотела встретиться с Уной, даже если это была своего рода пытка: снова видеть ее здесь, в этом кресле, дразня себя воспоминаниями, даже если прошлого не вернуть.

Рен прижала костяшки пальцев к глазам, чтобы унять жжение.

– Богиня небесная, Уна. Что ты делала? Ты могла потерять все. Ради чего ты так трудилась?

– Пожалуйста.

– Зачем?

– Я ответственна за то, чтобы мои подчиненные были в безопасности и не попадали в беду. – Хотя выражение ее лица было таким же суровым, как и всегда, напряжение в голосе выдавало истинные чувства. Рен не нужно было давить, чтобы узнать, что Уна думала о Байерсе. – И я… о нет. Не делай этого.

– Прости. Не могу сдержаться. – Рен потерла лицо, чтобы скрыть следы слез. Когда она снова подняла глаза, мир все еще был нечетким, затуманенным. – Я должна выплакать достаточно за нас обеих.

– Брось. У тебя хватает своих проблем, а я