было двенадцать лет, во время подготовки к поступлению в военную академию, она собрала все свои мантии и утопила их в реке. Драматично, стоит признать. Но это было так же хорошо, как обещание самой себе: она никогда не вернется.

Теперь, вновь столкнувшись с аббатством лицом к лицу, Рен задалась вопросом, почему она вообще решила, что сможет избежать его гравитационного притяжения. Ее пальцы и плечи болели от холода и тяжести багажа. Оставалось пройти всего милю, прежде чем она доберется до ворот аббатства.

С каждым шагом Орден Девы становился ближе. Его колокольни и башенки царапали облака, а узор массивного розового окна мерцал, как паутина, в сером солнечном свете. На нем было изображено лицо Девы – первое лицо трехглавой Богини рядом с Матерью и Старухой – с золотыми волосами, в которые были вплетены полевые цветы. Как только Рен войдет в эти двери, никто, кроме королевы, не сможет освободить ее.

«Надеюсь, ты действительно невероятно убедительна,

Уна».

Она не могла заставить себя сделать очередной шаг. Эти стены не могут быть ее миром – она видела столько всего, что теперь не сможет довольствоваться этим. Рен стояла во дворе, ветер теребил подол ее дорожного плаща. Она была готова поклясться, что это место помнит ее. Она чувствовала это, как холод от пристального взгляда.

Потому что кто-то действительно смотрел на нее.

Она переключила внимание на западную галерею, где виднелся темный силуэт. Рен отшатнулась, но затем, позволив себе сосредоточиться, увидела, кто это.

Мать Элоиза.

Одетая в черную мантию и куколь[2], в руках она держала потрескавшийся кожаный ремень. Рен никогда не чувствовала его укуса, хотя, вероятно, она заслуживала. У нее никогда не хватало выдержки для многочасового поклонения, для чтения чувственной религиозной поэзии святых. В первые недели пребывания там она даже несколько раз пыталась сбежать. Но Элоиза верила в скрытые угрозы. Обещание наказания управляло ее учениками гораздо эффективнее, чем его исполнение. Нотации, однако… Их она читала в огромном количестве.

«У тебя есть дар, – говорила она Рен строгим дребезжащим голосом. – Ни семьи. Ни веры. Ни перспектив. Только твоя магия. Ты готова потратить жизнь впустую здесь, устраивая шалости и упиваясь жалостью к себе? Или ты наконец что-то сделаешь из себя?»

Элоиза дала ей возможность – более ценный дар, чем любой драгоценный камень. Обучение медицине и магии. А вместе с этим – шанс быть значимой. Быть не королевским бастардом, спрятанным в стенах аббатства, а целителем Королевской Гвардии. Кем-то, кто может быть полезен, раз уж его нельзя любить.

Теперь Элоиза смотрела вниз, на кончик своего носа, с выражением явного разочарования. Затем она отвернулась от окна и исчезла в темном коридоре. Рен вздрогнула, как будто мать Элоиза треснула ремнем по ее костяшкам пальцев.

Глубоко вздохнув, Рен подошла к центральным воротам. Над ними возвышался каменный тимпан[3], но все, что она видела в потрепанной от погоды резьбе, – страдальческие лица и пустые глаза, обращенные к Богине. А еще выше – предрассветное небо, усыпанное звездами, которые холодно мерцали, как осколки льда.

Рен позвонила в колокол на главных воротах и подождала, пока деревянные двери со скрипом открылись. Она попыталась выпрямиться, когда тени неизбежно потянулись к ней. С другой стороны была женщина – сестра Мел, которая в течение первого месяца Рен заставала ее плачущую больше раз, чем ей хотелось бы.

– Святая Богиня! Сестра Рен, это ты?

– Да. – Рен сморгнула жгучие слезы. Никто их больше не увидит. – Я вернулась.

Лазарет Ордена Девы оглашался чахоточным кашлем и стонами. На табурете без спинки Рен работала над своим третьим пациентом за день – женщиной со сломанным запястьем. Воистину у Вселенной было извращенное чувство юмора – или чувство жестокой справедливости, которым она должна была восхищаться. Она провела весь день, пытаясь не разразиться истерическим смехом, который наверняка вызовет у пациентки беспокойство. Даже сейчас, пока Рен работала с плотно сжатым ртом, она еле сдерживалась.

Залитая сиянием сотен исцеляющих рук, комната, казалось, купалась в холодном свете свечей. Ряды кроватей тянулись от стены до стены, как скамьи в нефе. Находиться здесь – все равно что снова стать ребенком: вечное неприятное ощущение от постоянно сгорбленной спины, напряжение в руках, раздражающий скрежет грубо скрученной ткани. Ее одежда, такая же ужасная и грубая, какой она ее помнила, была землисто-коричневой. Цвет представлял собой символ фундаментальной тайны Богини – грязи, в которой росли и были похоронены вещи. Рен, однако, просто считала ее уродливой.

Послушницы Ордена Девы верили, что целительство – это божественное стремление. Благодеяние, совершенное для того, чтобы благосклонность Богини возросла втрое. Хотя она не жила здесь уже много лет, воспоминания об уроках все еще преследовали ее: холодные каменные стены за спиной, жесткие деревянные скамьи под ней, рассыпающиеся богословские рукописи в руках.

«Богиня одарила мир святейшим даром, воплощением своей божественности, – писала святая Джиа, основательница Ордена. – Огромное знание – то, которое без ее света становится холодным. За каждый шаг к пониманию наших непостоянных форм давайте сделаем три шага к пониманию ее Тайны».

Но Рен так и не смогла найти утешение в вере. Здесь целительство было не более чем ежедневной неприятной обязанностью. На прошлой неделе, когда она забралась в постель с болью в каждом суставе от чрезмерного использования магии, старшие сестры сказали, что это не всегда было так ужасно, так хлопотно.

За три столетия войны было несколько периодов тишины, но набожная королева Изабель возобновила военные действия с беспрецедентным рвением, хотя те, кто не участвовал в войне, все еще страдали. Уволенные с честью солдаты, нуждающиеся в лечении хронической боли. Сироты войны, погрязшие в болезнях после ночей, проведенных на холоде. Обычные люди, получившие травмы на работе, но не способные уволиться.

Пока Рен работала, она чувствовала знакомое покалывание на шее. Взгляды. Глаза ее сестер горели – не всегда недоброжелательно, но с одним и тем же вопросом: «Почему ты здесь?»

Вес их мыслей давил на плечи. Возможно, ей показалось, но она была готова поклясться, что они жалели ее. Неудивительно – о ее неудаче уже сообщили в каждой колонке сплетен и таверне города. Теперь она могла только представлять заголовки: «Бумажной королеве Изабель наконец надоело держать бастарда сестры на государственной зарплате».

Рен отогнала горечь и попыталась погрузиться в привычный процесс исцеления. Попыталась получить от него удовольствие, но это была просто бессмысленная изматывающая работа. Она сойдет с ума от этой однообразности, от того, как ее мир