куста прохладиться. Он пустил лошадь свою по лугу пастись на мягкой мураве, а сам прилег под куст. Спустя немного видит мимо себя бегущего оленя, он натягивает свой крепкий лук, накладывает калену стрелу и убивает оленя; снимает с него кожу, разводит огонь и жарит его. Вдруг слышит он необычайный шум, оглядывается на все четыре стороны и видит, что изволит к нему ехать Баба Яга в ступе: пестом погоняет, а помелом след заметает. Хоть не рад был Иван-нянькин сын такой гостье, но нечего было делать. Баба Яга закричала: «Как ты смел в мое урочище заехать и убил любезного моего оленя?» — «Есть захотелось, так я его и убил», — ответствует ей Иван-нянькин сын. Яге Бабе это слово показалось грубым, и она, ни слова более не говоря, ухватила его поперек и не жевавши целиком проглотила. Его коню тоже досталось. И Яга Баба, убрав их, опять назад поехала.

Между тем Еруслан-царевич едет путем и дорогою месяц, другой и третий и наехал он в поле на рать-силу великую, но побитую, и крикнул он громким голосом: «Есть ли в сей рати жив человек?» Тогда восстает с побоища жив человек и говорит Еруслану-царевичу: «Чего желаешь, Еруслан-царевич?» — «Чья эта рать-сила лежит побитая и кто ее побивал?» — «Эта рать-сила побитая лежит царя Калекутского Продрома, а побивал его Гесперский богатырь Ислам Баратаевич, который домогается у него дочери, прекрасной царевны Меримианы Продромовны и хочет насильно вступить с нею в супружество». Еруслан-царевич продолжает говорить: «Где мне сыскать сего богатыря Ислама Баратаевича?» — «Далече тебе его догонять, Еруслан-царевич, — ответствует другой. — Объедешь ты кругом сие побоище, то и увидишь тут след князя Ислама Баратаевича». Еруслан-царевич объезжает побоище и нашел коневый след. Он начал по тому следу скакать с горы на гору, подымая пыль столбом, и наехал на другую рать-силу побитую, въехал на ратное место и громко крикнул: «Есть ли в сей рати жив человек?» И восстал из тьмы побиенных один живой, который так ему сказал: «Еруслан-царевич, конь коня лучше, а молодец молодца давно удалее».

Тогда Еруслан-царевич стал продолжать свой путь, и ехал месяц, другой и третий, и увидел в поле бел шатер, а у белого шатра стоит добрый конь, на персидском ковре ест белу ярую пшеницу. Еруслан-царевич, подъехав к тому ковру, слез со своего доброго коня и, припустивши его к белой ярой пшенице, а сам пошел в белый шатер, где спал крепким сном богатырь Ислам Баратаевич, и лег на другой стороне против сего спящего князя. А когда хозяин шатра пробудился, то вышел из шатра посмотреть на своего коня богатырского и увидел, что далеко уже отбит прочь от ярой пшеницы и питается травою, а на персидском ковре стоит неведомо чей конь и ест белу ярую пшеницу. Он вошел опять в шатер и увидел, что спит приезжий добрый молодец крепким сном, что видя, Гесперский сильный богатырь раздражился на него, вынимает острый меч и хочет лишить его живота, но подумав про себя: «Какая честь будет мне, славному в храбрости князю, когда я убью спящего человека, ведь сонный подобен мертвому». Потом стал его будить, говоря: «Встань, человек, не для меня, но для спасения своего живота. Знаешь ли, что ты не по себе товарища задираешь, за то худо бывает. Для чего ты к чужому корму свою припускаешь лошадь, а сам в чужой шатер самовольно входишь и без спросу спать ложишься? Сия дерзость достойна быть смертию наказана».

Еруслан-царевич от его буждения проснулся, а Гесперский богатырь Баратаевич спросил об имени его, из какого царства и какого отца сын. Еруслан-царевич ответствовал ему: «Я из Бугжатского царства, сын Бугжатской земли царя Хираза Табернаевича и Другистаны Алоизиевны, имя мое Еруслан-царевич. Доброго же коня своего к твоему корму припускаю, а твоего коня прочь отгоняю. А ты, князь, говоришь со мною не очень ладно; добрые люди прежде дела худыми речами не встречают, но пьют, едят, прохлаждаются и в чистом поле потешаются. Коли есть у тебя такой сосуд, которым воду черпают, так почерпни и подай мне как приезжему к тебе гостю». Но Ислам, богатырь Гесперский, на то возражает: «Твой долг черпать воду и мне подавать, потому что ты еще молодой птенец». — «Вздор, — прервал Еруслан-царевич, — и мал золотник, да дорог, и велика Федора, да дура. Черпать воду тебе надлежит: ты, не поймавши, птицу теребишь и, не испытав, молодца поносишь, а о своей буйной головке ничего не знаешь». На сие говорит Ислам Баратаевич с жаром богатырским: «Я во князях князь и в богатырях богатырь, и тебе должно воду черпать и мне подавать». — «Как! — вскричал Еруслан-царевич. — Я в царях царь, во князях князь и в богатырях богатырь, а ты в поле свинопас, а не богатырь».

И так оба сии богатыря, довольно друг другу нагрубив, воспламеняются яростию, садятся на коней своих, выезжают в чистое поле потешиться и доказать свою силу богатырскую. Гесперский богатырь Ислам скачет во всю конскую прыть, а Еруслан-царевич едет ходою. И ударил он своего доброго коня по крутым бедрам, и богатырский его конь догнал и выпередил князя Ислама-богатыря. Тогда Еруслан-царевич возвел очи на небо и говорил: «Не дай мне Бог соперника моего убить острым концом копья, но тупым концом». И, разъехавшись, ударил Еруслан-царевич Ислама-богатыря своим копьем в самую грудь, сшиб его с коня на землю, а конь победителев наступил на доспешное его ожерелье и притиснул его к земле. Еруслан-царевич оборачивает тогда копье свое острым концом и говорит так: «Князь Ислам, смерти ли хочешь или живота?» — «Доселе мы не бранились, — ответствовал ему Гесперский богатырь, — а ныне прошу тебя, Еруслан-царевич, простить мое дерзновение, что я тебя раздражил; вижу, что ты сильный могучий богатырь, и нет в свете подобного тебе! Будь мне вторым отцом, не предавай смерти, но даруй живот». Еруслан-царевич сходит со своего коня богатырского, поднимает с земли Ислама-богатыря, целует его и прижимает к груди своей, называет его своим любезным братом. Потом, сев оба на своих добрых коней, поехали к белому шатру и припустили коней своих к одному корму, а сами вошли в бел шатер и начали пить-есть и прохлаждаться. И когда Еруслан-царевич стал навеселе, то сказал своему нареченному брату: «Братец князь Ислам-богатырь, ездил я по чистому полю и наехал на две рати побитые. Скажи мне, пожалуй, чьи те войска и кто их побивал?» — «Государь мой,