Управляющий удалился, а я подошел к одной из закрытых дверей и постучал.

— Войдите! — раздался голос отца, и я вошел в его контору. Увидев меня, отец вскочил из-за стола и протянул ко мне руки. — Камен! Добро пожаловать! Под южным солнцем ты стал темным, как корица, сын мой! Ну, как поездка? Каха, я думаю, на сегодня достаточно, можешь идти.

Писец встал и, бросив на меня приветливый взгляд, вышел, забрав с собой палетку, перья и свиток папируса. Предложив мне сесть, отец вернулся на свое место за столом, все так же радостно улыбаясь.

В конторе было прохладно, здесь царил полумрак, поскольку свет проникал только через верхние оконца, расположенные под самым потолком. Когда я был маленьким, мне разрешали играть под столом в конторе отца, пока тот занимался делами. Я помню, как любовался чистыми белыми квадратами, которые появлялись на противоположной стене, когда солнечный свет через оконца попадал в комнату, потом постепенно вытягивался, скользил по неровным книжным полкам и, расползаясь, словно жидкость, тянулся по полу ко мне. Иногда на его пути возникал Каха, который, сидя с палеткой на коленях и тростниковым пером в руке, что-нибудь записывал под диктовку отца, и тогда солнечный свет скользил по спине писца и застревал в его тесном черном парике. Я знал, что нахожусь в полной безопасности и могу спокойно играть со своим деревянным гусем и маленькой тележкой на деревянных колесиках, в которой я таскал коллекцию красивых камешков, ярко раскрашенных глиняных скарабеев и свою гордость — лошадку с раздувающимися ноздрями, дикими глазами и хвостом, сделанным из настоящего конского волоса. Но если Каха садился немного ближе к отцу, тогда я забывал об игрушках и, цепенея от страха, смотрел, как яркие белые квадраты, медленно искажаясь, сползали с книжных полок и начинали подбираться ко мне с какой-то только им известной целью. Правда, им никогда не удавалось до меня добраться, потому что входила мама и звала меня обедать, а когда я стал старше, то понял, что этого вообще бы никогда не произошло, потому что в те часы солнце стояло как раз над нашим домом. Теперь же, сделавшись взрослым человеком, шестнадцатилетним офицером, состоящим на службе у самого царя, я со смехом вспоминал свои детские страхи.

Было позднее утро. Сев напротив отца, я рассматривал его в мягком свете, льющемся из окон. За те годы, что он провел в пути под палящим солнцем, сопровождая свои караваны, его кожа загрубела и сморщилась, и все же глубокие морщины на лице по-прежнему излучали улыбку и теплоту, а мозоли на руках лишь подчеркивали их силу. Отец был честным человеком, грубовато-добродушным и прямым. Он очень умело вел торговлю лечебными травами и всякими иноземными штучками, никого при этом не обманывал и, занимаясь любимым делом, заслужил себе хорошую репутацию. Он говорил на нескольких языках, включая язык ха-небу и сабеев, и всегда настаивал, чтобы те, кто водил его караваны, принадлежали к народам, с которыми он вел торговлю. Как и жрецы, мой отец не относил себя ни к какому сословию, хотя его с радостью принимали в любых кругах; фактически же он был представителем мелкой аристократии, чем не особенно гордился, говоря, что не заработал себе титула. Тем не менее он ревностно следил за моей карьерой и очень гордился тем, что в результате длительных переговоров я получил разрешение жениться на дочери одного из представителей крупнейшей знати. Сейчас отец сидел, поглаживая загрубелой рукой лысину с остатками седых волос, и смотрел на меня из-под своих кустистых бровей.

— Итак? — начал он. — Как тебе понравилась Нубия? Путь туда не слишком отличается от пути в Сабею, ты не находишь? Песок, мухи и жара. Ты хорошо ладил с глашатаем? — Он засмеялся. — По твоему лицу вижу, что нет. И все это — за жалкое офицерское жалованье? Что ж, Камен, по крайней мере, армия учит тебя выдержке, а это тоже неплохо. Ведь одно грубое слово царскому слуге — и тебя вышвырнули бы вон.

В его словах сквозила такая досада, что я улыбнулся.

— Я не хочу, чтобы меня вышвыривали из армии, — сказал я. — В Нубии было очень скучно, посланник — раздражительный зануда, и вообще путешествие прошло без каких-либо приключений. И все же это лучше, чем целыми днями сидеть на осле, умирая от жажды и размышляя, нападут ли в этот раз на караван разбойники, разграбив товары, на которые ты потратил столько трудов, а потом, через несколько месяцев, снова собираться в путь.

— Если ты отправишься в один из отдаленных фортов, о чем так мечтаешь, то, будь уверен, получишь полную порцию жары и скуки, — возразил отец. — Подумай, Камен, кому я оставлю свое дело, когда умру? Мутемхеб? Торговля не женское занятие.

Все это он говорил мне уже не раз, и я не обижался — в его словах сквозили любовь к сыну и досада.

— Дорогой отец, — нетерпеливо сказал я, — ты сможешь передать дело мне, и я наберу хороших управляющих…

Отец махнул рукой.

— Торговля не то занятие, которое можно доверить слугам, — важно произнес он. — В нашем деле часто возникает желание обмануть, так что в один прекрасный день ты можешь проснуться и обнаружить, что разорен, а твой слуга стал хозяином соседнего поместья.

— Это смешно, — сказал я. — Сколько караванов ты водишь сам? Один из десяти? Отправляешься в путь раз в два года, да и то только тогда, когда устаешь сидеть дома. А почему? Да потому, что веришь своим людям, так командир должен верить своим солдатам…

— Ну, теперь ты становишься педантом, — улыбнулся отец. — Прости меня, Камен. Ты ведь, наверное, хочешь помыться? А как там река? Гребцы наверняка молили Исиду пролить слезы, чтобы течение быстрее несло вашу ладью домой и встречный северный ветер не мешал продвигаться вперед. Сколько дней занял у вас обратный путь? Меньше, чем путь туда?

— Меньше, на несколько дней, — ответил я, пожав плечами. — Но у нас не было времени останавливаться на ночь там, где нам хотелось. Посланник мечтал ночевать в домах управителей селениями, где обычно накрывают богатый стол, а вместо этого мы жевали хлеб и инжир на берегу Нила. Пока мы разбивали лагерь возле деревушки Асват, у него окончательно испортилось настроение. Но там мы встретили женщину, которая принесла нам еды…

Отец пристально взглянул на меня:

— Женщину? Какую женщину?

— Простую крестьянку, отец, к тому же полусумасшедшую. Я пошел в храм Вепвавета, чтобы вознести молитву, и там была эта женщина, мыла полы. Я заговорил с ней, потому что двери во внутренний двор храма были заперты и я хотел, чтобы их открыли. А почему ты спрашиваешь? Ты что-нибудь о ней знаешь?

Густые брови отца сдвинулись, взгляд внезапно посерьезнел.

— Я о ней слышал. Эта женщина досаждает всем посланникам. Она и к тебе привязалась, Камен?

Ситуацию можно было бы считать комичной, но глаза отца смотрели совершенно серьезно. «Неужели его настолько расстроили мои слова об этой встрече?» — подумал я.

— Не то чтобы привязалась, — ответил я, понимая, что именно так все и было, — но была очень настойчивой. Она все время пытается всучить какой-то ящик сановникам, которые путешествуют по реке. Говорит, что его нужно передать Единственному. Она пыталась отдать свой ящик и глашатаю Мэю, но он решительно отказался, и тогда она стала умолять меня помочь ей.