земледелие там никогда не развивалось. Хрущев жонглировал цифрами, показывал, что распашка целины под зерновые культуры даст огромные урожаи. А зерно оставалось основной статьей советского экспорта. Это сулило колоссальные валютные прибыли. Способствовало бы новому рывку промышленности, дальнейшему повышению благосостояния. Приняли постановление освоить 13 млн гектаров целины. Чтобы возглавить дело, подвернулись два «изгоя». Пономаренко и Брежнев.

Пономаренко был выдвиженцем Сталина, возглавлял компартию Белоруссии, стал секретарем ЦК и членом Президиума ЦК. Но при реорганизациях «выпал» из партийной верхушки, его пристроили министром культуры. Сейчас его поставили первым секретарем компартии Казахстана, а Брежнева к нему – вторым секретарем. Между прочим, вопрос освоения целины рассматривали еще при Сталине, в 1940 г. Но тогда выявили очень большие трудности и отложили для дополнительной проработки. Сейчас было не так. Хрущев понукал всех должностных лиц, и машина завертелась. На целину погнали составы с тракторами, комбайнами. Погнали и людей, молодежь. Из вузов целые выпуски получали направления на целину.

Хотя бросок в степи был совершенно не обеспечен, не было ни социальной, ни транспортной инфраструктуры для такого дела. Не было даже станций для разгрузки поездов. Те же трактора и комбайны сваливали из вагонов прямо в снег. Подвозили новые грузы – сваливали на старые. Техника ломалась, ржавела. Люди, прибывшие на целину, ютились в палатках, в бараках. С нуля начинали строительство городов, поселков, станций и одновременно распахивали степи. Но вся партийная пропаганда, система культуры были нацелены на возбуждение энтузиазма. Превозносился трудовой подвиг покорителей целины. Туда провожали с оркестрами, митингами, транспарантами, ехали с песнями.

А Никита Сергеевич старался возвысить свою личную популярность. Разъезжая по стране, «запросто» встречался с колхозниками, работягами и поговорить мог «по-простому», соленое словечко ввернуть, посочувствовать трудностям, даже выпить «с народом». На съезде профсоюзов вдруг гневно обрушился на профсоюзных руководителей за то, что они никогда не защищали «права трудящихся». Констатировал «глубокое разочарование трудящихся в профсоюзах». Потребовал исправить эти недостатки, следить за материальным поощрением рабочих, за мерами по охране труда. Увеличилась зарплата, снижалась продолжительность рабочего дня и рабочей недели, повышалось и упорядочивалось пенсионное обеспечение.

Но в большей степени Хрущев делал опору на местных начальников, на партийных функционеров среднего звена. Тех самых «удельных князьков», которых прижимал Сталин, не давая им лишней самостоятельности. Достигнув высокого (или относительно высокого) положения в районах, областях, республиках, они желали пользоваться этим. Жить по-начальственному, «властвовать» в свое удовольствие и не дрожать, что тебя в любой момент за твои дела притянут к ответу. Хрущев не обманывал их ожиданий, требуя только поддержки для себя и своей политики – а это партийные функционеры хорошо умели. Появился и термин «оттепель». Хотя здесь надо отметить существенный момент. Сперва был вброшен термин, а уже потом стало подразумеваться, что должна начаться какая-то «оттепель». Автором этого вброса стал Илья Эренбург.

Эренбург был одним из главных творцов «культа личности» Сталина, перехлестывая других авторов в области славословий. Но в мае 1954 г. в журнале «Новый мир», появилась его повесть, которая так и называлась «Оттепель». Пронизанная духом неких «новых веяний», свобод. Это слово сразу же подхватили. Появились и другие произведения с духом «новых веяний». Хотя никакой «оттепели» в идеологической области в это время вроде бы не подразумевалось! Даже вполне лояльную повесть Эренбурга в ЦК сочли чрезмерным вольнодумством. «Новый мир» получил крупный нагоняй, а его редактора, Твардовского, сняли с должности.

Летом 1955 г. председатель Союза писателей Фадеев, Самуил Маршак, Лев Кассиль и ряд других литераторов обратились в ЦК с ходатайством о пересмотре дела Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Хрущев назначил прокурорскую проверку, и результаты предсказать было нетрудно. Всех осужденных реабилитировали. С точки зрения Эренбурга, реабилитацию ЕАК и впрямь можно было считать началом «оттепели». И стоит ли удивляться, что зарубежные средства массовой информации воспылали повышенным вниманием к Хрущеву, начали превозносить его как мудрого и прогрессивного политика? А это, в свою очередь, способствовало укреплению позиций Никиты Сергеевича внутри страны. В 1953 г. его еще не воспринимали как «вождя». Для народа он оставался хоть и Первым секретарем ЦК, но одним из целой плеяды соратников Сталина. А теперь он раз за разом представлял СССР за рубежом, его «признали» Америка, Англия, Франция. Он приобретал вес персонального лидера. Можно даже прийти к выводу: без его «признания» Западом был бы невозможен политический взрыв на XX съезде партии.

XX съезд

В феврале 1956 г. открылся XX съезд партии. Сперва ничто вроде бы не предвещало взрыва. В отчетном докладе Хрущева был сделан упор на возможность «мирного сосуществования» социализма и империализма. Подчеркивалось «многообразие» путей перехода к социализму, то есть революции и гражданские войны необязательны. Таким образом, Никита Сергеевич заверил Запад, что не собирается вести подрывную работу. По докладу Булганина был принят план 6-й пятилетки.

«Увертюрой» к главному послужила речь Микояна. Он резко раскритиковал сталинский учебник «Краткий курс истории ВКП(б)», всю литературу по истории революции и советского периода. 25 февраля, в последний день работы съезда, Хрущев объявил вдруг закрытое заседание – без прессы и представителей иностранных компартий. Там он 4 часа зачитывал секретный доклад «О культе личности и его последствиях». Между прочим, аргументы в нем использовались очень старые. Те же самые, на которые в 1920-х пытались опереться троцкисты в борьбе со Сталиным. «Ленинское завещание», обвинение в том, что Сталин извратил «партийную демократию». К этому добавились «сталинские репрессии», на Иосифа Виссарионовича возлагалась вина даже за поражения в 1941–42 гг.

Хотя тематика была очень четко выверена. Доклад вообще не касался коллективизации, раскулачивания, голодомора начала 1930-х. Репрессии осуждались только против коммунистов, да и то не всех. В число «невинно пострадавших» не были включены троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и прочие участники политических оппозиций. В общем, сохранялась непререкаемая догма, что курс партии и правительства всегда был правильным. А в качестве «оклеветанных» для реабилитации были выбраны военные – Тухачевский, Якир, Блюхер и пр., ряд партийных деятелей – Косиор, Постышев, Чубарь и некоторые другие. В целом же как-то так получилось, что оправдывались палачи гражданской войны, а также лица, принявшие активное участие в раздувании «ежовщины». Ну и те, чьи дела были пересмотрены недавно – «ленинградцы», ЕАК, «врачи».

Причины репрессий сводились сугубо к личным качествам Сталина – его «тирании», подозрительности, нетерпимости к чужим мнениям. Откуда следовал вывод – партия должна вернуться к истинному ленинизму. Разумеется, доклад вызвал эффект разорвавшейся бомбы. Но никаких вопросов и обсуждений заведомо не предполагалось. Доклад специально поставили в конце работы съезда. Вбросили его в круг делегатов, и сразу после этого съезд был закрыт.

По решению Президиума ЦК