Всё же кое-как они доехали. Видимо, демоны не хотели его отпускать. Очень полюбили или был нужен.

— Чёрт те что… Какая-то «Майская ночь, или Утопленница», — бухтел Председатель, открывая дверь в своё жилище. И это среди бела дня… Ехать более часа до места жительства, которое находится в пяти минутах езды…

Квартира стала ему чужая. Закрыв за охранниками двери, он осторожно посетил обе комнаты, и большую, и библиотеку. Посидел в молчании на чёрных креслах, постоял у картин. Пришёл к выводу, что после его смерти всё это сгребут да и выбросят к чёртовой матери, за исключением, может быть, пары-тройки картин, написанных маслом, тот, кто будет убирать за ним следы его жизнедеятельности, решит, что масляную живопись, может быть, возможно будет продать.

После операции светлая, выходящая на две стороны дома окнами квартира показалась ему низенькой и подслеповатой. На самом деле дело обстояло не так, даже в ванной комнате наличествовало окно, что вызывало подобие удовольствия его подруги. Вот прихожая, где он два раза упал как подрубленный, действительно была крошечная, с искусственно низким потолком.

Председатель с осторожным недоверием осмотрел прихожую. У его парижской давней пассии Жаклин де Гито на её rue de Savoy только помещение для обуви было раза в три больше. «Но ты не работаешь в гламурном доме моды, как Жаклин, — напомнил он себе, — да и тут тебе не Франция, а страна, только что заведшая у себя модный социальный строй, капитализм, тут всё дорого».

Он осмотрел место, где он падал, головой к двери ванной. Торцы дверного проёма, множество вертикальных торцов, опасное место. Затянуть бы все эти вертикальные линии мягкой толстой обивкой… То есть по пословице бы поступить: «знать бы где упадёшь, соломки бы подстелить».

Интересно, кто жил в этой квартире до него, и как этот мужчина, эта женщина умер-умерла? Председатель представил себе, что он (она) упал на том же месте, где уже дважды падал он, и погиб. Спрашивать у владельца квартиры, Сергея Аркадьевича, не было смысла, он не захочет сказать, да, возможно, и не знает, судя по договору о квартиронайме, квартира отошла к нему лишь шесть лет тому назад. Видимо, от какого-то родственника. А в целом здесь за чуть менее чем столетие («дом был построен неизвестным архитектором где-то в двадцатые годы», — узнал Председатель из книги «Архитектура Авангарда, 1920–1930 годы») могли скончаться и, непременно, скончались человек пять. Ну три.

Комнаты обе были позитивны. Они выходили окнами в небольшой, но густой липовый сквер. Сейчас ещё рано, но в апреле пойдёт зелень, в зелени начнут возиться воробьи. Жизнь забурлит после зимней спячки. Меньшая из комнат имела дверь на террасу, никто из последних владельцев квартиры, слава Богу, не догадался её застеклить. На террасе весной и летом плясало солнце, вкось туда били московские дожди. В некоторые солнечные уикэнды Председатель и его подруга загорали на террасе и пили вино. В меньшей комнате у Председателя одна стена до самого потолка была отдана библиотеке.

Старомодно, конечно же, держать библиотеку в наши дни, это ретро-удовольствие могут позволить себе только интеллигентские династии, сохраняющие семейные книги в нескольких поколениях, да одинокие чудаки. Председатель в несколько приёмов пытался урезать свою библиотеку, начал с того, что выбросил или раздал все имеющиеся романы, поскольку он не выносил их как жанр, затем избавился от части англоязычных книг (те же романы и переводы с французского на английский). Однако эти две или три чистки не помогли. За это же время ему надарили ещё книг, и библиотека в конечном счёте разрослась, а не сократилась. Председатель плюнул и решил, что final solution его библиотеке принесут те же люди, которые спустят его труп в мамином одеяле по лестнице. (Почему в мамином одеяле? А труп его матери в 2008-м снесли в таком же одеяле с четвёртого этажа в Харькове его охранники. У подъезда на двух табуретах труп матери ожидал гроб. Хлипкий такой, одноразовый, для крематория, дешевенький.)

Бродя по квартире, слабый после операции Председатель вовсе не выглядел грустным, он был вполне себе доволен настоящим моментом, он не погиб на операционном столе, не стал идиотом в результате операции на мозге (а ведь грязная кровь омывала его мозг), соображал правильно и крепко.

Разумеется, всё произошедшее с ним в эти дни разрушало его планы. Не то чтобы у него было огромное количество планов на будущее. Только познакомившись с понравившейся ему подругой, он сухо сразу же сообщил ей: «У меня нет будущего. Я слишком старый парень, чтобы иметь будущее. Следовательно, и у нас с тобой нет будущего».

Сообразительная подруга согласилась: «нет будущего». И они стали встречаться.

Произошедшее с ним в эти дни разрушило его планы на его смерть. Он почему-то фанатично верил, что в конце концов среди его врагов отыщется смельчак (или смелая организация), которая его физически уничтожит. Ну, застрелит или взорвёт. И он спокойненько отправится в Валгаллу к одноглазому полковнику Одину.

«Мать, мать и мать, туды его!» — выругался Председатель и направился в кухню, куда, собственно, и стремился мысленно ещё из евро-фашистской больницы. Дело в том, что на подоконнике окна в кухне стояли две бронзовые фигуры богинь мудрости и мщения, привезённые из Тибета, принадлежащие древней религии бон, там стояли две дакини. Северная и Южная. Одна из них, опрокинув череп, пила человеческий мозг!

Дакинь подарил ему приятель из Петербурга, странноватый парень, увлекающийся Тибетом, религией бон и всей этой чертовщиной. А в большей комнате у Председателя висела прямо-таки икона Махагалы, божества защитника буддизма. Махагала — свирепый Бог войны. Во времена баснословных подвигов барона Унгерна в Монголии (он захватил её столицу Ургу) монголы называли Унгерна Махагалой, пришедшим спасти Монголию — страну буддизма.

Председатель пришёл убрать дакинь. Они — свирепые, возможно, не признали в нём своего и вот набросились на его мозг. Для любого другого человека такое предположение было бы нездоровым и выглядело бы диким суеверием. Но Председатель устроен по-иному. Для него как раз такие «суеверия», такие причинно-следственные связи и были реальными, а обычное человеческое какое-то там объяснение, ну, например, «сердечная недостаточность», было лишь следствием работы невидимых воль. «Не признали, — бормотал Председатель, — что же вы, sisters, меня не признали», укладывая дакинь в картонную коробку и затягивая коробку шнуром. Затем он вынес их в коробке на террасу. И поставил там пока.

Если они начнут убивать воробьев в липовом саду либо заставят засохнуть липовый сад, придётся отнести древних хулиганок подальше, решил Председатель. Чтоб не безобразничали.

Он не испытал панического страха перед не узнавшими своего страшными девками-демонами и не пенял им за содеянное с ним. Не приняли за своего. Ну, ничего не поделаешь. Председатель был фаталистом.

Не стал подозревать и парня, подарившего ему дакинь. Тот хотел сделать Председателю подарок, но не учёл слепой ярости древних девок.

Вокруг Председателя жили непростые люди и дарили ему непростые подарки.