— Пойду «Серому» овсеца задам, — и выйдя во двор, не обнаружив в хлеву своего любимца, спохватившись опечаленный зацепив в ларе с полведёрка овса, всыпал в колоду для «Вертехи».

Мысль о колхозе, за последнее время не выходила из его головы, она навязчиво сверлила его объятые раздумьями мозги. Лёжа в постели, открытыми глазами глядя в тягучую темень ночи, Василий Ефимович по нескольку раз передумывал одно и то же гнетущее его положение, вопрос о дальнейшей судьбе — вступать в колхоз или остаться единоличником. Решение, которое он принял для себя — погодить до поздней весны, что весна скажет, теперь его не удовлетворяло. И лёжа в постели он про себя раздумывал: «Ну, можно подождать, а там что? Гремучей змеёй вставал перед ним каверзный вопрос. «Да хотя и ждать-то нечего?!» Картошку, заработанную на морозе, товарищи отобрали, теперь налогами будут мучать, у правителей на это совести хватит! Если же вступить в колхоз, то надо со всем нажитом своим трудом расставаться, придётся всё свезти на колхозный двор, а там, по-моему, не хозяйство, а провальная яма. А ведь не так давно, люди мне завидовали, моему достатку в хозяйстве и умению проводить мной праздники и свободное от работы время. Посоветовавшись с сыном Санькой, который как комсомолец, зная политику партии в деле коллективизации сельского хозяйства, решительно высказался за вступление в колхоз и Василий Ефимович, в верхней за столом избе засел за составлением заявления. Вырвав из Васькиной тетрадки листок бумаги, он в тяжкой кропотливости засеял корявыми буквами больше, чем пол-листа написал заявление и положив его себе в карман, дня три носил его при себе не решаясь отнести его в контору колхоза. Потом он, снова вынув из кармана написанное собственной рукой заявление, и держа в дрожащих руках, значительно поистёртую бумагу, на которой уже некоторые слова были из-за потёртости неясными, но смысл был понятен: в заявлении он изложил просьбу принять его в колхоз. Перед тем, как отнести заявление, с целью как бы не вкралась в нём какая ошибка, он ещё раз в одиночестве, прочитал его. аморщивая лоб подобно мехам игрушечной гармошки, он, расписавшись под заявлением поставил большую точку, а подумав, поставил и дату 22-го марта 1931 года, после чего поставил большую же запятую, и как бы символизирующий знак на его лбу над переносицей, пролегла такая же глубокая складочка.

Своё заявление Василий Ефимович решил нести не в правление колхоза, а на квартиру председателя и вручить его в руки самому Федосееву. Он шёл вечером, маскируясь уже наступившей темнотой по скованной вечерним морозцем дороге. Вдруг, в стороне на дороге внезапно что-то зашевелилось, от испуга Василий Ефимович всем телом нервно вздрогнул и даже остановился вглядываясь туда, где что-то шевелясь шуршало. Всмотревшись в зыбкую темноту, он заметил валявшийся на земле смятый, выброшенный кем-то клок газеты. Ветерок подхватывал и катил этот бумажный клок по неровностям заснеженной и замёрзшей дороги. Бумага таинственно и как-то пугающе шуршала, вызывая у Василия Ефимовича испуг и недоброе предзнаменование. Придя на квартиру к Федосееву, он прежде всего приветственно поклонился:

— Здравия желаю Николай Лексеич! — поздоровался он с председателем. — Вот я к вашей милости.

— Здравствуй, здравствуй, в чём дело-то?! — доброжелательно ответил на приветствие и Федосеев.

— Вот я, благоразумно поразмыслив и здорово рассудив решил вступить в колхоз и написал заявление, вот оно! — достав из кармана заявление и подав в руки Федосееву, взволнованно проговорил Василий Ефимович.

— Ну-ка, ну-ка, давай прочтём, что тут написано.

И Федосеев стал читать его заявление. Скосив набок голову, заглядывая через плечо Федосеева, Василий Ефимович читал им же самим написанное «прошение» словно оно писалось не им самим, и он как будто не знает, что в нём написано.

— Ну ладно. Завтра на заседании правления разберём твоё заявление, о результатах сообщим, — только и сказал Федосеев.

Попрощавшись, Василий Ефимович ушёл. На обратном пути ему раздумывалось о том, что вопрос о приёме в колхоз решает только самолично Федосеев, а не какое-то правление, на котором наверняка будут присутствовать такие, не имеющие со стороны Василия Ефимовича, доверия люди, как Грепа и Ковшов, которые при разборе его заявления будут строить разные козни и доковыриваться до самых мелочей в вопросе обобществления инвентаря и имущества из хозяйства Василия Савельева. На второй день к вечеру, когда Василию Ефимовичу известили, что на заседании правления его приняли в колхоз, его всего, как-то нервно подёрнуло, по всему телу от головы до ног пробежал какой-то неведомый ток. Он нутром своим хорошенько недопонимал, что всё это идёт к хорошему или плохому. На третий день запрягая «Вертеху» в сани, чтобы предназначенный инвентарь и зерно отвезти на колхозный двор, Василий Ефимович от растерянности, ввёл в оглобли «Вертеху» головой к саням, а стал перекидывать дугу через лошадиную шею, дуга оказалась назад колечком. Грузя в сани отборное зерно овса, плуг, борону, сбрую, в голове у него пчелиным роем кутерьмой будоражились разные размышлений из неведомых уголков мозга выползали суматошные мысли, и кто-то невидимый «домовой» что ли нашёптывал над ухом: «Опомнись, что ты делаешь?!» Но руки делали своё, они подчинялись рассудку! Спасения от полного разорения только — колхоз! Самолично отвезя в колхоз пять мешков семян викоовсяной смеси, плуг, борону, два хомута, рассевное лукошко. Василий Ефимович ещё сдал: «Вертеху», молотилку, две веялки, две телеги, сани, санки — утаив от обобществления новый хомут и рукоятку от веялки, которые он припрятал (авось когда-нибудь пригодятся) в амбаре. Утаив эти две вещи, Василий Ефимович размышлял для себя: некоторые вступая в колхоз сдали туда всего какую-нибудь соху-рассоху, да старинную борону с деревяными зубьями, а я вон сколько добра отвалил, а в колхозе всё равно, как в провальной яме, всё сгноят и пропадёт. Всего жальнее было расставаться с добротной крашенной телегой, на которой Василий Ефимович ездил только на базары и на ярмарку, да ещё с молотилкой, о которой он говаривал: «она мне в копеечку встала!» Хотя она и была в компании на двоих, с шабром Иваном Федотовичем. При вступлении в колхоз Савельева, Федотов пока упорствовал, их компания распалась, молотилку забрали в колхоз, выплатив Федотову для виду денежное вознаграждение — 15 рублей.

Ванька в Арзамасе на учёбе

Услыхал Ванька Савельев, что в Арзамасе открывается новая школа под названием «Стройуч» и подговорив себе товарищей Саньку и Гришку, они втроём пыхнули в город. Их завлекла новая школа тем, что она