одышка. Родители заметались по экстрасенсам, колдуньям, психологам, пока не оказались у меня, а я вновь применил идею души. В гипнотическом сеансе организовал диалог умершей бабушки с внуком, где был достигнут консенсус. Парень освободился от одышки. Полностью. Опять мы наблюдаем благотворное воздействие представления о жизни после жизни, если его использовать как инструмент в терапевтической практике. О длительности эффекта говорить не могу, статистики пока нет.

Потенциал сепарации

В терапии потерь самое главное – готовность пациента отпустить близкого человека. Не секрет, что одно из худших переживаний в жизни – это быть покинутым, брошенным. Причем речь идет не о физическом одиночестве, а о духовном.

Например, сознание того, что тебя любят и ждут, позволяет людям сравнительно легко пережить даже длительные сроки тюремного заключения. В то же время известное всем чувство «одиночества в толпе» порой доводит до суицида. Я говорю об этом, чтобы подчеркнуть: в каждом из нас рулит духовная, а не материальная сущность. И способность пережить смерть мамы или любого другого близкого человека связана как раз с духовностью, то есть с психикой, которая формируется извне.

В современной теории привязанности отношение взрослого к младенцу уже давно определяется по параметру, как тот «живет в нем». Раньше главным фактором формирования личности считалось общение («совместная деятельность»), а теперь во многих зарубежных да и отечественных работах (например, Сытько М.В.) сквозит мысль: отношение взрослого к младенцу на начальном этапе и есть начальная сущность его психики.

Выготский Л.С. называл суть этой коммуникации «знаками без значения», понимая ее как процесс создания в младенце той самой структуры, которая обеспечивает саму возможность семантического означивания. Его «знаки» без конкретного семантического наполнения – это базовое условие формирования диалогового механизма с внешней средой, то есть основа личности. Понятно, что качественный спектр лиц, стоящих у колыбели с младенцем, достаточно велик. И вся психология держится на том обстоятельстве, что значительная часть этих лиц ущербны по отношению к чаду. И, соответственно, «знаки без значения» как матчасть будущей личности формируются с отклонениями.

В нашем случае речь идет о проблемах, связанных с сепарацией личности, то есть ее отделением от материнской основы. Это происходит, как правило, в восьмилетнем возрасте, но процесс иногда затягивается на всю жизнь. В таких случаях смерть близкого человека оборачивается нескончаемым страданиями, потому что несепарированная личность хоронит часть самого себя. Человек в этот момент ощущает опасность, ненужность и прочие симптомы плохой организации окружающего мира. На самом деле ему не хватает тех самых семантических форм – «знаков без значения», которые были недополучены от усопшего. Зияющие дыры в мозаике сознания, которые возникли после его смерти, – это и есть источник опасности, чем является всякая неизвестность (читай – необозначенное, неназванное).

У психолога в этом случае два варианта. Первый – долгий, связанный с выращиванием недостающих в сознании пациента значений. Второй – быстрый, основанный на внушении пациенту этих значений. Понятно, что один способ надежный, а другой рискованный, но это уже отдельная тема.

О том, как образ собаки стал ключом к резервуару родовой памяти

Этот необычный случай до сих пор остается для меня загадкой. Обратился мужчина, которого спорадически мучали головные боли. Весь круг – врачей, травников, бабок, экстрасенсов, святых мест – он прошел. Иногда отпускало, но не более.

Очевидно, этот опыт сделал мужчину философом, и от общения со мной он многого не ждал. Возможно, поэтому первый сеанс не задался, а второй грозил оказаться последним, потому что мне обреченно предлагали искать там, где тысячу раз уже искали. Безуспешно. Даже ключевой фактор – стресс, когда в 17 лет трагически погибла любимая собака, мой подопечный рассказывал привычно. Привязанная на улице в загородном доме собака замерзла в лютый мороз. У парня случился сердечный приступ, он оказался в больнице. Собаку нашли мертвой. Прощаться с умершим по его вине псом он не стал. Попросил похоронить без него. Больше в загородный дом ни ногой. Как раз в это время начались головные боли. Потом они прекратились и больше не возвращались, пока спустя много лет мужчина не изменил своей беременной жене. Головные боли вернулись, словно напоминая о старом кошмаре.

Я начал стандартную терапию потерь. Мой подопечный последовательно перепроживал травматические эпизоды, в том числе глазами умершей собаки, эмоционально освобождался. Где-то даже до слез.

Казалось, мы идем к финалу, но меня ждал неприятный сюрприз: оживший от долгого контакта образ собаки не уходил. Это могло означать только одно – его подпитывают еще не открытые психотравмы более раннего происхождения. Не успел я привыкнуть к этой мысли, как образ собаки трансформировался в образ каторжного бремени – камень на цепи, прикованной к ноге. Чтобы ходить, этот камень надо носить в руках. Сразу после этого пациент вдруг вспомнил раскулаченного прадеда, брат которого умер от голода. Потом пошли воспоминания о военных годах – невзгоды беженцев, среди которых семья моего подопечного. От болезней и ран она поредела наполовину. Причем открывались подробности, который мой пациент знать не мог. Он видел, например, глазами прадеда сестру, о которой ничего не знал. Глазами деда видел своего дядьку, который погиб, утонув в болоте, раненый своими же. Два часа мы перебирали неожиданный «семейный альбом», где всплывали персонажи, о существовании которых, по признанию самого пациента, он не догадывался.

Родовой склеп, как оказалось, содержал много эмоций, и когда мы их выпустили, головные боли ушли. Насовсем. Очевидно, ассоциация преданной собаки с кандальным камнем – метафорой судьбы некогда большого рода, открыла те подвалы сознания, в которых хранились родительские части, содержавшие в себе образы, с которыми мой подопечный не имел ничего общего. Кроме передаваемых не генетическим способом представлений. В любом случае, исходя из полученного опыта, мы можем сделать вывод о существовании в каждом из нас резервуара под названием «родовая память». Просьба не путать с родовой легендой, потому что унаследованные представления не связаны с тем, что говорили моему подопечному старшие родственники. Во всяком случае, он этого не помнит. Резервуар может иметь повышенное давление, которое тоже передается по наследству и которое, как мы можем видеть, можно сбросить.

О любви

Любовь как предмет обсуждений с психотерапевтом связана со страхом, обидой, стыдом, виной, огорчениями, которые человек испытывает. Но бывают исключения. Ко мне как-то обратился пациент, который испытал абреакцию в отношении к чужой истории любви.

Он пришел ко мне с жалобой на лень, нерешительность и обидчивость. Как объект психотерапии он оказался удобным: отсутствие гипнабельности с лихвой компенсировалось живой связью эмоций и